“УВЕРЕННОСТЬ В НЕВИДИМОМ”

том II

ОГЛАВЛЕНИЕ

Книга третья

III. Мысли о Едином. Философские записки

IV. Summary

 

 

Народу, который не убил меня
и дал возможность
совершить невозможное...

Еще одно предисловие

В конце восьмидесятых журнал "Литературное обозрение" обратился ко мне с рядом вопросов, в том числе и таким: достаточно ли масштабно в литературах народов СССР идет возвращение насильственно вычеркнутых в свое время писательских имен?
Как ни странно на первый взгляд, вопрос этот задел мою душу больше всего. Я ответил тогда на него довольно подробно ("Литературное обозрение", 1990, № 3), обратив внимание читателей журнала на следующее. С моей точки зрения, писатели, живущие на одной шестой части суши, одарили ее народ и человечество в целом неимоверным духовным богатством. Несмотря на невероятно тяжелый гнет видимой и невидимой цензуры, мы, пишущая братия, достойно продолжали нить классической традиции, заложенной в литературе в прекрасном XIX столетии, и сумели все-таки, как и наши предшественники, создать в ХХ веке также великую литературу. Беда, однако, заключается в том, что при всем имеющемся богатстве мы всегда, как это часто у нас бывало, предпочитаем некий "рацион". Похоже, время "арестовало" когда-то наше мышление и наше сердце, и так, с арестованной душой, мы и продолжаем жить в новом мире -отсюда причина бедности "списков" возвращаемых имен, недоверие, а может быть, даже какая-то глухая непонятная ненависть ко всему, что выходит за пределы четко очерченного круга (кто только его нарисовал?), стереотипы подходов к ежедневно и еженощно рождающимся литературным и философским текстам.
Помимо возвращения художественного и философского наследия из временных и зарубежных далей мы, действовавшие на изломе II и III тысячелетий писатели, мыслители, сами еще должны были "возвратиться" к людям. Сколько еще неизданных произведений, на которые время в свою пору наложило "вето", лежало в наших столах, было спрятано в каких-то сараях или на дачах, на чердаках, хранилось у родственников, у друзей, у знакомых и любимых либо в архивах соответствующих спецслужб!
Только тогда, полагал я, когда придет час их освобождения из долгого плена, мировой читатель получит исчерпывающе ясное представление о работе мыслящей интеллигенции многонациональной России в ХХ столетии.
И я знал, что говорил. Неизданные произведения - и в немалом количестве - имелись у знакомых поэтов, прозаиков, философов. Целая кипа неизданных рукописей (боль и внутренняя мука многих лет) лежала и у меня в ящиках, папках и картонных коробках.
История книги философских записок по-своему чрезвычайно остра и драматична. Я уже писал о множестве рукописей, спрятанных мной от возможного обыска в сарае у матери и сгоревших в пожаре.
Не исключено и то, что внезапно возникший ночью пожар был не случаен. Тогда по всей стране органами КГБ СССР проводилась так называемая "профилактическая" операция. Уже давно это странное загадочное ведомство "ловило мышей" только внутри страны. "Стратегическим противником" и, похоже, единственным, был собственный народ. Усиленно работали с молодыми писателями. До будущего переворота в стране, смены формации, уничтожения огромного государства было еще около двух десятков лет, но приготовления ко всем этим предстоящим событиям, судя по ряду признаков, велись заблаговременно, продуманно и тщательно. И, в частности, шла целенаправленная подготовка будущей "пятой колонны", так называемых диссидентов. Людям планомерно ломали биографии, судьбы, постепенно и методично умело доводили их до крайней степени озлобления против установленного в стране строя жизни. Проводилась хорошо организованная масштабная "спецоперация", истинный смысл которой был скрыт и от непосредственных исполнителей. Она осуществлялась по стране сотнями и тысячами офицеров КГБ, которые, честно отрабатывая звездочки на зеленых погонах, искренне считали, видимо, что преданно служат Родине, борясь с инакомыслием. Однако мало кто из них, вероятно, догадывался, что их ревностными усилиями реализуются хитроумные замыслы и специальные разработки древних масонских орденов, одними из ответвлений которых были ЦРУ США и, повидимому, КГБ СССР.
Философией и изучением вероуставов основных мировых церквей я страстно увлекся еще в начале шестидесятых годов прошлого столетия, тщательно скрывая свое пристрастие от окружающих. Тогда это было действительно опасно. На профилактических допросах в спецслужбах философское инакомыслие автору могло чрезвычайно дорого обойтись.
И вот после допросов в КГБ - внезапные ночные хлопоты с рукописями, затем через какое-то время - пожар. Среди дров было спрятано два мешка, набитых рукописями под завязку...
Говорят, рукописи не горят. Еще как горят! У меня они горели, увы, не единожды.
Прошли годы. Я даже забыл о существовании некоторых уничтоженных в пожаре повестей и рассказов. Например, еще в 1958 году я послал три рассказа, только что написанных мной, любимой девушке в городок Нерехта Костромской области. Связи с ней позже были утрачены. Она переехала вскоре в Архангельскую область, потом еще куда-то. Однако через тридцать шесть лет мы с ней увиделись. И представьте мою радость, когда в 1993 году эта женщина, оказавшаяся к тому времени в одном из маленьких западноукраинских городков на Львовщине, при встрече вернула мне рукописи трех рассказов, которые я считал давно погибшими при пожаре.
По-другому сложилась судьба философских работ. Все первые рукописные, еще несовершенные варианты моего будущего трехкнижия "Уверенность в Невидимом", частично вышедшего в свет во фрагментах на закате тысячелетия (тогда рукопись, естественно, имела еще другое название), были в тех двух мешках, что сгорели на пожаре. Но, помимо этих двух мешков, у меня был еще рюкзак (с ним, будучи геологом, я ходил в маршруты в Горной Шории), который я, также плотно набив рукописями, страховки ради отвез на рассвете той ночи, когда прятал бумаги в сарае, первым рейсом автобуса за город - на дачу отца. И спрятал там в подполе.
В этом рюкзаке, наряду со множеством других рукописей, находились все черновые материалы к раннему варианту "Небожителя". Сама рукопись исчезла в огне пожара, а черновые материалы вместе с рюкзаком попали весной в талую воду, в изобилии накопившуюся в подполе.
Страховка, к сожалению, не помогла. Вообразите совсем синие от растекшихся чернил тетради, где не разберешь ни строчки.
Вероятно, сам Бог послал такое испытание. По всей видимости, исчезновение большого массива рукописей в огне и воде - центральное событие моей творческой биографии. Мне исполнился тогда тридцать один год. Я что-то успел уже сделать, и вот все надо было начинать почти с начала. Окончательное формирование меня как писателя, философа, религиозного мыслителя произошло именно тогда.
Сейчас, спустя еще тридцать один год, я воспринимаю свое посвящение в художники через огонь и воду как дар судьбы. Я понял, что мне как творцу назначено слышать постоянно дыхание Бездны.
Принявшись в конце семидесятых годов минувшего столетия вновь, уже во второй раз, за свое будущее трехкнижие, я начал работу буквально с чистого листа. Идеи, конечно, были. Но лишь те, что хранились в голове.
Да, остались какие-то почерневшие грязные, обгоревшие мятые школьные тетради и отдельные полускомканные страницы, которые нашлись на пепелище. Остались желтые заплесневевшие, склеившиеся листы бумаги с синими разводами от чернил.
Рука не поднималась их трогать.
Долгое время (свыше трех десятилетий) - весь этот бумажный хлам, беспорядочно сложенный и хранившийся в папках, лежал в моем архиве на полках книжного стеллажа. Да, что-то я использовал при написании главы "Седьмой Бог, или Пятьдесят философских параграфов", вошедшей в состав "Небожителя". Но где-то глубоко внутри таилась будто спрятанная до времени подспудная мысль, что когда-нибудь я, возможно, вернусь к этим бумагам более основательно.
И действительно, настал такой час, когда я принялся за кропотливый медленный труд по реставрации, восстановлению из руин старых текстов.
На эту работу ушло несколько долгих осенних и зимних месяцев.
Явилось новое время. Рухнули идеологические запреты. Но тут же поднялись запреты, не менее страшные и дикие,- экономические. Не так просто пробиться с новой книгой к читателю. Да и с трудом пробившись все-таки, ты можешь все равно уподобиться одинокому путнику в пустыне - не дозваться ни до кого, не докричаться.
И все же в немыслимо трудных условиях, в которых мы обитаем, мы продолжаем свою работу. А что делать? Писательство, философствование, искание Бога - своего рода вид наркомании, привычка, искоренить которую в посвященном может только смерть.
Скажу откровенно: мы продолжали бы, наверное, писать, даже если бы оказались в бессрочной командировке на абсолютно необитаемом острове. Впрочем, не исключено, что на таком острове мы уже давно находимся.
Восстанавливать утраченное или поврежденное гораздо труднее, чем создавать что-то заново. Об этом знают архитекторы и строители, реставрирующие древние мусульманские мечети или православные соборы.
Свой собор,- эта работа пришлась на самый конец, на последние месяцы II тысячелетия,- восстанавливал и я.
Но любопытно, что тут началось: совершенно непонятно откуда стали выползать, словно по собственному почину или желанию, будто сговорившись, листочки, какие-то бумажки с текстами... Может быть, действительно рукописи и в огне не горят, и в воде не тонут? Текста, к моему удивлению, оказалось не так уж мало. Я с любопытством обнаружил, что, к тридцати годам я был уже оригинальным философом, пытавшимся создать свою собственную философскую систему. Оказывается, все основные философские и религиозные идеи, которые развиты мной в книгах "Истина одного человека, или Путь к Сверхбогу", "Третий человек, или Небожитель", впервые изданных в 90-е годы ХХ века, родились у меня в ту пору, в 60-е годы. Догадывался ли я об этом в молодости? Оказывается, не только догадывался, но уже и ясно осознавал свою миссию. Пожалуй, в молодости я был даже более амбициозен, чем теперь.
Однако грустно, что многого из задуманного не удалось сделать.
Возможно, эта третья книга в трехкнижии, составленная из сгоревших и залитых водой рукописей, написанных в молодости,- мое последнее послание человечеству. Такое ощущение, что я запечатываю это послание в бутылку и бросаю в океан. К берегу какого человеческого сердца волны жизни прибьют ее?
У каждого пишущего человека есть представление о своем идеальном, или абсолютном, читателе. Есть, вероятно, такой читатель и у меня. И мне кажется, что книги моей философской и религиозной прозы попадут в руки именно к такому человеку. Несмотря на препятствия -в виде воды и огня. На что еще надеяться?
Декабрь 2000 года.
"Тот будет величайшим волшебником, кто себя самого заколдует так, что и свои фантазии примет за явления действительности".
Новалис.
"Современные мессии кажутся мне только более или менее бессознательными инструментами в руках своих творцов... Не скрывается ли за ними нечто более значительное?"
Рене Генон.
Из Франка Бранжана:
- Всем известно, что различные философские учения вместо того, чтобы дополнять друг друга, непрестанно опровергают одно другое. За каждой системой следует другая, не продолжающая, а заменяющая ее. Поэтому трудно утверждать, что в истории философии заметен прогресс. Он существует там, где происходит совершенствование, то есть постепенное приближение к истине. Между тем ничего подобного мы не видим. История философии есть просто лишь эволюция, напоминающая кругообразное шествие мысли вокруг центральной проблемы, которую ей не удается разрешить, ни даже действительно понять.
И что? В определенной степени эти наблюдения верны.
Но многоречие, многомыслие - реальность. Истина о мире как бы отпущена в сам "мир". Она увековечена в трактатах десятков, сотен мыслителей. Результат любопытный. Дробление красоты и истины на десятки, сотни изображений, ни в чем полностью не тождественных оригиналу, то есть мировой материи в целом и друг другу, косвенно да и, пожалуй, прямо свидетельствует о невозможности "запечатления", "уловления" высшей последней, не дробящейся на части Истины. И что впереди? Еще десятки и сотни новых случайных оттисков?
Это очень серьезный вопрос. Это вопрос о том, есть ли Высшее в природе, в мироздании, в нашем уме? Или все непрочно, шатко, и есть нечто преходящее, но нет Высшего?
И вот здесь рождается мысль: а может быть, все-таки реальна попытка создания, творения, нахождения в "мусоре бытия" некоей универсальной соборной философии, впитывающей в себя и разрешающей в себе все начала и концы? Для этого философ должен обладать неким соборным универсальным мышлением. Наверное, это так. А возможно, он должен обладать слухом и внимать тому, о чем уже поет ветер его века?
Вы посмотрите: действует некая общая стратегическая установка.
Случайно ли создание нескольких крупных социально-экономических блоков в первой половине ХХ столетия? Возможно, это ступени к созданию единого теократического режима на всей планете?
Обобществление средств производства (Восток), как и концентрация и монополизация в руках немногих (Запад),- тоже процессы, стягивающие мир единым обручем.
А о чем говорит факт мировых войн, идея мировой революции, "переработка" огромных количеств деревенского населения в городское, воля сплавить беспорядочную массу разнонационального человечества в одно целое?
Определенные подвижки должны произойти в религиозной сфере.
Каждое творческое деяние (форма экономической деятельности, политическая форма государства, научная истина, философская система, идея Бога) есть всегда результат встречи субъекта - человека-творца, народа, всей человеческой расы в целом - с мировой действительностью.
Вспомним весь Пантеон Богов, имеющихся у людей в их религиозном хозяйстве.
Время рождения и существования языческого многобожия - грандиозная эпоха в жизни человечества, начавшаяся примерно 80 тысяч лет до н.э. Реликты идеологии многобожия сохранились и в последующее время. В рудиментарном состоянии она дошла и до нынешних дней, но лоно ее рождения - в запредельной древности. По существу, перед людьми Земли предстала тогда как бы первая ипостась Бога. Вторая ипостась Бога практически существует в сознании людей последние две-три тысячи лет. Это Боги регионального плана, которым поклоняются отдельные народы или группы народов: Брахма, Вишну, Шива и земные воплощения Бога Вишну Рама и Кришна (индуизм), Боги света и тьмы Ормузд и Ариман (зороастризм), Яхве (иудаизм), очередное земное воплощение Бога Вишну Будда (буддизм), Бог-Отец, Бог-Сын, Бог-Святой Дух (христианство), Аллах (ислам). Эти Боги регионального плана и значения удовлетворяли человечество, пока оно пребывало на макроуровне. Но за последние полтора-два тысячелетия произошли стратегические подвижки в бытии людей. Будут ли удовлетворять нас старые представления об Абсолюте? Не внесет ли жизнь какие-то коррективы?
Да, и здесь наряду со сверхпроизводством, сверхнаукой, наряду со сверхкоммуникациями, охватывающими все планетарное пространство, в сознании людей закономерно появится и новая, третья ипостась Бога -Мегабог, Сверхбог, Бог для всех, Божественный Абсолют.
И, может быть, я - первый прихожанин новой универсальной (пока еще катакомбной) церкви. Прихожанин, вестник, пророк?
* * *
На Западе это явление называют единством и борьбой противоположностей, на Востоке - раздвоением единого. Добро и зло, свобода и необходимость, плюс и минус, идеальное и материальное - все это примеры раздвоенного Единого. И их можно множить и множить. Во всяком процессе - физическом, духовном, историческом, социальном, касающемся всего мироздания или маленькой пылинки, мы видим раздвоение единого, борьбу противоположностей.
Либертическое и люциферическое начала, если говорить о конкретных проявлениях Бога и Дьявола, также есть следствия раздвоения Единого. Сами Бог и Дьявол есть раздвоенное Единое. И здесь возникает вопрос: существует ли Единое физически? Или только как потенция, как стремление, как желание и мечта?
И где тогда выход? Мы стремимся к счастью, к гармонии. Но реальны ли эти категории? Человек жаждет приникнуть к либертическому началу как к источнику, к роднику, но возможно ли оно в принципе без своего люциферического антипода? Одно без другого жить не может. Одно другим ограничивается, определяется. Одно в другое перерождается. Притом каждое из начал агрессивно, стремится к абсолюту, подавлению противоположной стороны. Когда то или иное начало побеждает в каком-то фрагменте бытия, реальность, родившаяся в результате победы, вновь распадается на две своих вечных ипостаси. И опять - новый раунд борьбы. И так без конца.
Политические реалии ХХ столетия таковы, что две системы, олицетворяющие в себе либертическое и люциферическое начала, ведут борьбу за овладение третьим миром и победу друг над другом. Поражение одной из сторон закономерно. Но за внешней победой наступит внутреннее поражение победителя. Мир вновь будет раздвоен на враждующие части. Кто бы ни победил - Либертус или Люцифер, на лице победителя проступит маска его антипода. В миг победы какая-то важная часть души самого победителя захватывается противоположным началом.
Вероятно, существование двух начал в мире, их постоянное перетекание друг в друга - движущая сила истории. Оно есть всякий раз начало движения. Но здесь заключена и драма человека. Нет абсолютного выхода. Выход всегда относительный. Любая победа носит временный характер. Любое стремление к Богу есть вместе с тем и прикосновение к Дьяволу. Самое безгрешное движение души оборачивается совершением некоего греха.
Разве безгрешен наместник Бога на земле Папа? Вполне вероятно, что он еще больший носитель греха, чем какой-нибудь убийца и растлитель, сидящий в тюрьме. Разве беспредельно чист Генсек самой могущественной в мире коммунистической партии? Да скорее он первый отступник от идеи, которой внешне служит, первый, кто эту идею предает.
Так где абсолютный выход? В чем природа Единого?
Жизнь и смерть - это также лики раздвоенного Единого. Но мы, люди, либо принадлежим жизни и ничего не знаем о смерти, либо принадлежим смерти и ничего не знаем о жизни. И в обоих случаях не знаем о Едином, в которое включены и жизнь, и смерть одновременно. Истинная природа Единого остается непознанной нами, неузнанной.
Жизнь, т.е. физический мир,- служение Эросу, Либертусу; она таит тем не менее в себе зародыши люциферического начала. Смерть, т.е. внефизический мир,- хозяйство Люцифера; но она, по-видимому, кишит зародышами либертического начала. Иначе говоря, в жизни таится смерть - она прорастает смертью и венчается ею; в смерти же заключена жизнь: смерть прорастает жизнью и венчается жизнью.
Все переплетено, и мы познаем только относительные явления. А дух жаждет познания абсолютного. И в этом -наша трагедия. Трагично осознавать свое бессилие перед непостижимым. И как же быть? Ведь человек знает, что достигнуть Абсолюта невозможно, и все-таки к нему стремится. Очевидно, если бы не было этого стремления, борьбы противоположностей в самом человеке, раздвоения единого в нем самом, то не было бы его движения вперед, не было бы развития, не было бы истории. Если бесконечно познание мира человеком, то бесконечно и само его развитие. Прекратится познание - прекратится, иссякнет сам человек.
Возможно, желание Абсолюта - это стремление человека подчинить себе процесс движения, остановить, задержать его на какой-то относительной стадии. Любопытно, даже это высокое желание раздваивается - на свою позитивную и свою консервативную стороны. И здесь -раздвоение единого. Желание Абсолюта прекрасно, достижение его - безумно. То есть желание, например, контакта с Богом чудесно, сам же контакт, осуществись он,-абсурден? И это правильно. Желание разговора с Богом -это попытка уподобления себя Богу, это работа над своей душой, возвышение ее; реальный же разговор с Богом -это уподобление Бога себе, низведение Его на низший уровень, упражнение в низкой гордыне. И разве не абсурд общение низшего с высшим на равных? В мире нет равенства. Все - сплошь иерархия. И для любого состояния одухотворенной материи (человека ли, Бога ли) есть один путь: наверх.
Человеку нужно найти свое место в этом раздвоенном мире. Нам, вероятно, надо понять, что мир этот будет всегда раздвоен. Да, победа перерождается в поражение. И пусть, так и должно быть. Равно как и то, что поражение обернется затем победой. Все время, однако, соблюдается некое устойчиво-неустойчивое равновесие сил. И все мы - участники этой игры. Всегда на той либо другой стороне. Игра мировых сил - люциферических либо либертических - всегда один процесс. Получается, что Люцифер и Либертус необходимы друг другу. Они взаимонужны для процесса, для развития, совершенствования жизни. Один тянет в одну сторону, другой - в иную, а история движется по какому-то третьему пути. Она -слагаемое либертических и люциферических сил. Следовательно, в истории прогрессивно все, что способствует росту жизни, ее изменению, ее превращениям. И либертическое, и люциферическое начало - в равной степени.
Но коль так, что же должен делать человек, который осознал все это? Есть разные позиции: человек может быть участником, наблюдателем-созерцателем или дезертиром...
Все же задача человека заключается, наверное, в том, чтобы участвовать в этой безнадежной вечной борьбе. В этом состоит и наше величие, и наша драма. Мы - участники борьбы, в которой невозможны ни окончательная победа, ни окончательное поражение, когда и победа, и поражение относительны. Это тот же сизифов труд - вкатывание в Гору тяжелого камня.
Одно дело, когда человек снова и снова вкатывает в Гору камень, будучи наказан Богами, другое - когда он делает это сам, сознательно, словно желая уподобиться Богу и победить Гору в жестоком поединке, зная в то же время, что он никогда не победит Гору, но и Гора никогда не победит его.
Таким образом, человеческая жизнь в итоге - это вечное состязание человека с Горою.
Как узнать, что ведет человека: собственная воля или воля Богов?
Громадную массу людей заставляют идти в Гору Боги - в лице общества, государства, закона. Единицы -чей дух выходит за рамки каких бы то ни было законов, т.е. истинные творцы, гении, пророки - вкатывают камень в Гору сами. Труд этих титанов духа, гениев делает жизнь осмысленной, придает ей красоту и одаряет надеждой. Надеждой на то, что они все-таки победят эту Гору, хотя на самом деле, возможно, никогда не победят ее. Но эти люди уже совершили подвиг: они победили главное - свой страх перед Горой. Их либертическая сила равна силе Горы - силе люциферической.
Поединок человека с Горой - это и есть поединок Либертуса с Люцифером, или Бога с Дьяволом.
Желание создать универсальную соборную философию, дать толчок в развитии религиозных представлений в рамках новой универсальной многомерной панрелигии -это участие в страшном поединке с Горой. И здесь нужно быть готовым и к роли победителя, и к роли побежденного...
* * *
Интерференционные полосы, которые свет оставляет на экране, казалось бы, свидетельствуют о волновой природе явления, но вместе с тем наблюдается атомистичность, квантованность световых эффектов, и мы утыкаемся в неразрешимое противоречие, в Януса о двух лицах.
Все это примеры, поистасканные изрядно. Но что делать? Берешь, что есть на прилавке науки.
Противоречивая, противополюсная, янусовидная физиономия ситуаций в природе - всюду, как суть мироздания, как его душа. И тут вряд ли отделаешься гордой скупостью однозначного ответа. Выкинутый билет истины будет недействительным. Живая реальность и реальность мыслимая, допускающая, скажем, понятия Бога, Дьявола, требуют описания в аспектах, дополнительных друг к другу. Понятие Бога неприменимо без понятия Дьявола. Другими словами, если мы признаем наличие в мире Бога, то одновременно с той же степенью вероятия должны обосновать существование Дьявола. Можно сказать, что мироздание - существо "двуполое" изначально. И каждая из частичек мироздания, даже ничтожная из ничтожных, просит по крайней мере двузначного объяснения.
Люди, занимающиеся точными науками, это еще кое-как понимают. Столкнувшись с голыми фактами, побившись о них изрядно лбом, они принимают наконец реальность такой, как она есть, не пытаясь уже наряжать ее в традиционные одежды категорически узких истин. Ну а где проблема пошире, пообъемней, поувесистей, где вопросы глобального порядка, там, к сожалению, господствует, как правило, чрезвычайно узкий взгляд, неотступно впившийся в какую-нибудь однобокую мысль и словно всецело одурманенный ею.
Исходить желчью, конечно, можно долго. Странная нелепость все же - опять-таки противополюсного, янусовидного толка: зовешь к терпимости, к всеобъединению, к новой мощной универсальной суперрелигии, впитавшей в себя все земные верования и значения и, казалось бы, должен идти к людям с ликом, источающим всеобнимающую любовь и доброту, однако в душе - та же нетерпимость! Уже нетерпимость к узости. И ты, "всеобнимающий" философ, тоже не можешь удержаться от тычка кому-нибудь - мельком, походя...
Тычками ты утверждаешь и свою самостийность. К тому же, видимо, тешится самолюбие. Потешить же его приятно. Естественно, путем унижения других. Но здесь есть еще одна странность: ведь все другие, узкие и широкие, бедные и богатые, это тоже - я. Это я сам. Разве мое я не вечно? Разве не жил я прежде в их облике?
И как странна сама рождающаяся мысль - странны ее таинственные взаимопревращения, ее постепенные или внезапные уходы куда-то. Высвечивается нечаянно какое-то слово, мысль задевает о него, и вот уже - крен в сторону, из философии - в мораль, в психику, в Бог знает что...
* * *
Что возникло прежде в сознании людей - философия раньше религии? Или религия прежде философии?
Бог как субстанция, как первопричина сущего, в лице ли Брахмы, Ормузда, Аримана или Иеговы, Будды, Иисуса или Аллаха, спустился к людям со своих высоких небес почти одновременно с существованием анаксимандровского "апейрона" или гераклитовой диалектикой движения, несущей свои воды куда-то в необозримую бесконечность. Как предчувствие, как предощущение будущей человеческой духовности уже одновременно сияли в небесах платоновские идеи.
Для большой истории тысяча лет не имеет серьезного значения.
Я вспоминаю собрания греческих богов.
Они пили, любили спать с женщинами, любили кутить. Перед ними у людей не было страха. Они были плоть от плоти языческого духа, который жил тогда в моей душе.
Но ощущение внутренней связи моей души с чем-то еще более высшим, поистине верховным - было. И это ощущение было неостановимо. Оно не могло покинуть меня, не могло отпустить. Напротив, оно становилось все более сильным. И я пошел в плен к этому высшему.
Будучи евреем, я стал веровать в Иегову. Будучи персом - в Аримана и Ормузда. Живя в Палестине и Риме, я стал веровать в Иисуса, а пребывая на земле Западной Аравии - в Аллаха.
Высшее сознание едино. Оно одно для всех, но восприятие его разными народами различно. Ясновидцы и пророки, прозревшие мировое сознание в своей душе, были художниками, чей гений был универсален и вместе с тем резко индивидуален. Вполне правомерно в истории человечества рождение новых провидцев, в чьем обновленном универсальном слове вновь воплотится суть высшего мирового сознания.
Но верить и чувствовать Бога как внутренне присущую природе силу, ощущать его дыхание, его материальную реальность - это одно. Здесь безграничная область философии. Преклонять же колена свои перед Богом как перед своим Спасителем, и даже подчас не перед ним, а перед каким-то литературным образом или мифом, созданным творчеством поколений проповедников,- тут уже область религии.
В средние века, после рождения христианства и по эпоху Возрождения, религия господствует над философией, миф - над действительностью. Такое было и прежде - в символические эпохи. В мустьерскую эпоху нижнего палеолита. В эпоху мезонеолита, включающую в себя обширное время, продолжающееся вплоть до "античного реализма". Таким же, вероятно, соотношение религии и философии будет и в нашу эпоху, поскольку она носит также явно символическую окраску. В эти периоды своего бытия философия на самом деле предстает в роли служанки теологии. Но роли полностью меняются в "реалистические периоды" мировой истории - в верхнем палеолите, в античном времени, в эпоху Возрождения, простиравшую свою власть вплоть до рубежа XIX-XX столетий. В эти периоды философия главенствует, а религия уходит в тень.
Но странный парадокс - Бога, как имманентной, изначально присущей мирозданию силы, порой уже нет в сердцах людей. Возьмем христианский мир. Имя Бога-Сына, по существу, вытесняет имя Бога-Отца. В молитвах чаще светится имя человека по имени Иисус. И миф, миф о Богочеловеке, которого никто не мыслит даже подвергнуть проверке, торжествует века и тысячелетия. Те же, кто пытается доискаться до не подчищенного, неадаптированного Бога, сжигаются на кострах инквизиции как еретики.
Но еретиков становится все больше и больше. В роли еретиков уже целые народы. Как крайность возрожденческого реалистического периода утверждается атеизм.
Милая сердцу эпоха Ренессанса. Третье детство человечества. Телезио, Джордано Бруно, Лейбниц... С этими именами к людям возвращается ощущение живой природы. Но проходит время, и на ставших развалинами живых верованиях, на зеленом некогда древе мысли, корни которой в Боге-природе, возникает новая атеистическая церковь. И опять странный, непостижимый парадокс. Рождение новой церкви - как отвращение от старой, теистической церкви, как тотальное разочарование в ней. И миф заменяется мифом. На этот раз - материалистическим мифом Человека-бога. Мной движет в этот период вера в божественную миссию человека, и моя жизнь -слепое преклонение перед абстракцией, перед идеалом Человека-бога, вера в учение новоявленных Спасителей. Да, смотрящие в бесконечность дула винтовок, концентрационные лагеря, дома сумасшедших - и это моя жизнь. Что последует за этой эпохой, можно только предположить.
Психическое существует в природе объективно, в человеке и вне его, являя собой одну из обязательных составляющих мироздания. В каждой особи заложено нравственное начало телеологического происхождения. И придет час, когда оно снова, конечно, опять на определенный период, предстанет перед глазами вновь нагим, сбросив с себя покрывало материалистического мифа. Собственно, эта эпоха, символическая по своей природе, уже открылась моему взору. На этот раз в тень отступит философия, а на первый план выдвинется религия. Религиозные объяснения мира, вероятно, совершенно новые по своему характеру, а не только старые - буддистские, иеговистские, христианские и исламские, возникнут в кругу земного населения и будут доминировать. Непрерывно-дискретно не только развитие природы, но и ее познание человеком, мной.
* * *
Мысль об объективном существовании психического в природе можно пояснить несколькими примерами. Вообще связывать проблемы разного характера мостами ярких аналогий, по-видимому, очень полезно. Так устанавливается единство мира. Ибо именно в аналогиях наглядно и совершенно обнаженно выступает первосуть природы.
Человеческое ухо, как известно, реагирует только на определенный интервал частот. Все, что находится за пределами этого интервала, нам недоступно. Область слышимых нами звуков узка, ничтожна. Мы, восторгающиеся скрипичным концертом или внимающие голосу любимой, собственно, глухи. Но здесь мы еще осознаем свою глухоту. Впрочем, все ли? Попробуй сказать о человеческой глухоте какому-нибудь обывателю - поймет ли он тебя?
Можно пойти и дальше. Взять оптику. На нас буквально обрушивается поток невидимого нами света, в отношении к которому мы слепы, незрячи. И здесь ничтожно мал и кошмарно узок тот интервал колебаний, который претворяется в наши ощущения. Короткие гамма-лучи с длиной волн порядка одной стомиллионной миллиметра, затем рентгеновы и ультрафиолетовые лучи, спектр видимого света, инфракрасный свет и, наконец, радиоволны Герца, длина которых исчисляется уже километрами,- вот известный на сегодняшний день ряд электромагнитных колебаний. Непосредственному видению глазами доступна лишь какая-то энная часть световой бесконечности.
Наконец, возьмем теорию теплоты, основные понятия которой - абсолютная температура, энергия, энтропия -не более как исключительно тонкие логические построения науки, совершенно не осязаемые человеческим чувством. Одни лишь названия ее едва напоминают нам о субъективных переживаниях тепла или холода.
Неслышимые звуки, невидимый свет, неощущаемое тепло - все это холодный мир физики. Мир, только опосредствованно, какими-то далекими кругами связанный с нашей жизнью. Этот мир обязан исканиям нашего духа, не удовлетворившегося ограниченностью чувств и не насытившегося тем, что было нам дано непосредственно.
О чем я говорю? О бесконечности психического во Вселенной, о его объективном существовании не только в нас, людях и животных, но и всюду вовне - в дереве, тонкой былинке, в том, что мы называем косной материей, в Боге. Психическое объективно существует в самых разных формах. Не надо лишь привносить в природу формы человеческого сознания. Все сущее во Вселенной говорит своим языком. И у всего сущего - свои формы сознания.
Для нас действительно и значимо лишь то, что дано нам из рук в руки, что непосредственно доступно чувству. Но из-за невидимости света не надо ставить под сомнение существование ультрафиолетовых или инфракрасных лучей. И не стоит входить в храм природы, руководствуясь лишь здравым смыслом полуграмотного обывателя. Это не стоит делать в том случае, если мы хотим постичь истину в ее универсальном облике. То, что недоступно нам непосредственно, входит в нас, в наши ощущения, мысли опосредованным образом - через философию, через религию.
* * *
Природа элементарных частиц двояка. Их описание нуждается как в непрерывных, так и в дискретных понятиях. Элементарная частица как корпускула подчиняется законам случая, ее путь неведом. Как волна, она смиряет свою гордыню перед строгим детерминизмом классической физики. Здесь волна не что иное, как значение функции, определяющей вероятность появления корпускулы. Другими словами, как волна частица детерминирована, обусловлена. Как корпускула индетерминирована, не обусловлена.
А что в этом плане такие звенья общей системы мироздания, как человек или Бог?
Невозможность точного измерения всех данных, характеризующих то или иное состояние системы, устанавливает свое "вето" на возможность определения путей эволюции этой системы. Точно измерить все данные человека в принципе возможно, а эволюционный график Бога неведом никому.
Но вернемся к элементарной частице. Таким образом, мы имеем либо элементарную частицу с точной координатой и размазанным от нуля до бесконечности импульсом, либо частицу с точно зафиксированным импульсом энергии и ее размазанной, растворенной координатой, выражающейся в беспредельности ее местоположения в пространстве. Всегда остается одно неведомое "известное". Наш ум страшится бесконечности. И "известное", предстающее в лике беспредельного, трудноусвояемо. Его невозможно, как какой-нибудь конечный факт бытия, заточить в клетки нашей памяти, нашего знания, закрыть в камеру каких-то локальных законов. Бесконечное "известное" остается на свободе. Свобода же противостоит склонности к детерминизму, к предвидению эволюционного пути неведомого "известного".
Нужно только понять, видимо, что детерминизм нельзя понимать как причинность. Скорее это понятие относится к категории предопределенности. Квантовая физика, однако, не покушается на устои причинности. Она ставит, вероятно, лишь крест на фатальной обреченности события чему бы то ни было.
О чем говорит соотношение неопределенностей Гейзенберга? О том, что в невозмущаемой области пространства, вполне реального, истинного, к тому же бесконечного, которому соответствует определенная частота и строго определенная энергия частиц, поиски точных координат этих частиц - дело безнадежное. Вероятность появления частиц - здесь и всюду; вся бесконечность пространства в их распоряжении. Можно, конечно, сузить область пространства, но в то время как мы тянемся и хватаем координату частицы, от нас ускользает и тает в дымке неопределенности другое - ее импульс, ее энергия.
Возможно, элементарная частица как бы сколок или подобие "живого организма". И здесь, и там как характерная черта выступает целостность, невозможность существования части вне целостности. И, видимо, это - черта всего сущего.
Классическая физика гордилась своей великой, казалось бы, способностью предвидения. Открытия наших дней нанесли удар по этому самообману. Не разрушив старых философских представлений, новейшая физика уточнила их. Классический мир в целом не отличается от квантового. Он был более нагляден, но оттого и давал возможность различным кривотолкам.
Генеалогия какого-либо события или явления теряется в тумане бесконечного. Это мощное древо, корни которого во всем былом. Древо, корни которого тянутся к центру Земли, а ветви - к сердцу Вселенной. Причинность - процесс, душа событий. Воля, заключающаяся в событиях и вне их. Она - неотъемлемая объективная сущность мира. И таков, вероятно, один из законов, воссоздающих Вселенную каждый раз заново. А что такое закон, как не санкционированная Богом воля, как не сама душа движения к Абсолюту?! Познавая законы, мы познаем причинность сущего в ее соотношении со свободой и познаем, таким образом, волю Бога.
Решение проблемы детерминизма и индетерминизма в микромире представлено диалектикой взаимодействия индетерминизма корпускулярных свойств частицы и детерминизма ее волновых свойств. В классическом макромире решение этой проблемы имеет, возможно, иной характер - здесь уже налицо диалектика взаимодействия количества и качества. А какова диалектика причинности и свободы, детерминизма и индетерминизма в глобальном мегамире, где действующими лицами являются Бог, Дьявол?
* * *
Что движет мною? Честолюбие, тщеславие? Жажда бессмертия? Для чего я пишу?
Порой я задумываюсь об этом и не нахожу ответа. Вокруг стелется пустыня, вокруг - никого. Три-четыре человека любят тебя, один-два кое-как понимают, и то вряд ли до конца. А вокруг - пески, сыпучие пески лиц.
Да, я пришел в этот мир, чтобы стать в нем бессмертным. Иначе зачем появляться здесь? Я не человек толпы, я - вне ее. Я всегда с краю, сбоку, и никогда - в середине. И я ничего не жду от этого равнодушного мира. Но почему тогда я совершенно обнажаюсь перед людьми? Что такое творчество, как не акт самообнажения? Самообнажения, которое происходит без надежды на понимание, на чью-то любовь.
На этих белых листах бумаги простирается моя душа. Уже сейчас я стираю с нее плевки, грязные следы. А что будет потом?
Людям нужна ложь. Ложь о человеке, даже совершенно не знакомом им, чужом, постороннем. Ложь приятна. Она терпима. А правда? В правде есть какая-то вопиющая нескромность.
Попробуй сказать какому-нибудь человеку, остановив его на улице:
- Послушай, ты, я - единственный!
Он сначала опешит, а потом начнет искать глазами камень, чтобы ударить. А попробуй сказать об этом всему миру. Чем ударит он - пулей? насмешками в прессе? тюремной камерой? смирительной рубашкой?
И это будет закономерной платой за твою единственность в мире. За твою нескромную единственность.
Надо лгать. Чтобы выжить в жизни, надо прикидываться заурядным. А гордыню?.. Гордыню копи в себе, прячь ее в тайники своей души. Глубоко прячь свою единственность, ибо ею ты унижаешь других. Люди не простят тебе своего унижения.
Зачем же, для чего я раздеваюсь перед ними?
Пустыня... Этот одинокий крик в ночи, этот глас звездного странника, вопиющего в пустыне. Пески засыплют меня.
* * *
Расстояния, величины внешних предметов, наконец их положение в пространстве - все это, по Беркли, не воспринимается глазами, "не видится". Явления зрения суть произвольное выражение данных осязательного и двигательного опыта. Видимое - лишь знак, символ осязаемой реальности. Реальности неведомой, скрытой.
Единственный подлинный зрительный опыт - это цвет и блеск. Слепорожденный, внезапно прозрев, вначале не знал бы, например, что такое идея расстояния. Солнце и какая-нибудь далекая звезда или лицо женщины, прошедшей вблизи,- все казалось бы ему находящимся внутри него, в душе. Мир, вошедший в глаза, был бы для него (как это, по Беркли, и есть на самом деле) ни чем иным, как новым рядом мыслей или ощущений, из которых каждое столь же близко ему, как чувство боли или удовольствия. Наше суждение о том, что внешний мир, обнимаемый зрением, находится на расстоянии и вне духа, есть всецело результат опыта.
Центральный пункт берклиевской философии - имматериализм. Теория зрения была для него одной из дорог, ведущих к этому положению. Материальный мир, поскольку нас знакомит с ним зрение, есть психический феномен, не более. Ощущения зрения суть знаки будущих ощущений - осязательных, мускульных и двигательных, знаки, извещающие нас об осязаемых реальностях. В "Опыте новой теории зрения" Беркли устанавливает зрительный символизм, в трактате же "О началах человеческого знания" этот символизм развертывается у него в универсальный символизм природы. В роли психического феномена предстает не только природа зримая, но и природа осязаемая. Весь внешний мир не что иное как книга, которую Божество начертало для нас. Буквы ее алфавита - наши ощущения. Внешней природы нет, есть лишь серия психических феноменов, есть знаки (реальность осязаемая) и знаки знаков (реальность зримая). И потому выступает на первый план эта знаменитая фраза: "Быть - значит быть воспринимаемым". Все же, что не воспринимается,- не более как недозрелый плод фантазии, пустая фикция, иллюзия самонадеянного ума.
"Все, казалось бы слепорожденному, находится внутри него, в душе,- утверждает он.- Мир, входящий в глаза, был бы для него лишь новым рядом мыслей".
Возможно. Но зачем ставить знак равенства между понятием "казалось бы" и словом "есть"? Зачем основывать свою гипотезу на опыте некоего мифического вдруг прозревшего слепца, отвергая при этом, что называется, опыт зрячих?
Если бы люди, склонные к философствованию, считали свои воззрения на действительность не более как метафорой, все было бы, наверное, прекрасно. И тогда сверхэкзотичная метафора Беркли была бы, пожалуй, весьма и весьма уместна. Это был бы уникальный ароматный цветок в пестром и ярком философском букете. Но каждый из авторов систем силится заковать природу в собственные наручники, каждый до нестерпимого зуда болен честолюбием.
Терпимость, терпимость нужна философии, тем более философии универсальной, всеобъемлющей, сосредоточивающей в себе все начала и концы. Но погружаешься в историю имен и систем и всюду сталкиваешься с нетерпимостью.
Любое положение между тем справедливо лишь с оговорками. Несомненно, внешний мир, окружающий нас, в какой-то степени есть психический феномен, есть порождение, непраздная и праздная игра нашей собственной фантазии. Истины окутаны облаками заблуждений и иллюзий. Но зачем отождествлять эти иллюзии с миром? Зачем обожествлять это отождествление: предмет и ощущение суть одно и то же? Ошибки ума, несовершенство чувств, причудливые грезы субъективного,- да, мы привносим все это в природу. Но человек не лишен и дара ясновидения абсолютной истины. По крайней мере, в каких-то ее фрагментах. Выдавать же человеческие грезы субъективного не за объективную черту процесса познания, а за сам объективный, вне нас существующий мир,- это, конечно же, весьма оригинально, но, право же, убого.
Средостение между субъективным и объективным разъято, разрублено надвое,- так препарировать, мне кажется, можно лишь трупы, а не живую жизнь. По своему складу, по любви, по призванию я - художник и философ одновременно. И как художнику образная система Беркли мне по душе, нравится его свежесть взгляда, дерзость, забавная эксцентричность. Но нравится все это мне только как художнику, вторая моя ипостась (аналитическая) уже не в восторге. Гиперболизация ощущений такого "непредубежденного лица", как прозревший слепец, "на суждения которого следует полагаться скорее, чем на мнение большинства людей",- из области предположений. Разумеется, они имеют право на существование. Но право на существование в философии имеют и другие направления мысли. Моя же идея-фикс - мысль универсальная, включающая в себя все кричаще-противоречивое многомыслие мировых философских систем.
* * *
И снова о другом, хотя и о том же.
Физическая теория рассматривает зависимость свойств тел и физических полей от движения. Она в известном смысле уничтожила те границы и кордоны, которые существовали между полем и массой, пространством и временем. Заборы из абсолютного материала, которые отделяли их друг от друга, неожиданно повалились.
Теория относительности в философии ставит в зависимость от движения свойства природы вообще. Она оперирует более широкими, более универсальными категориями, распространяя свою власть на весь мир, в каких бы физических или трансфизических, экономических или социальных лицах он ни проявлялся. В этом смысле теория относительности Эйнштейна - частное освещение этого общего взгляда на природу в одной из ее узких, специфических областей. Теория относительности в философии не останавливается на разрушении перегородок и стен внутри сознательного или материального, она идет дальше, засыпая рвы вообще между духом и материей, но не уничтожая самих этих понятий.
XIX век в естествознании был еще веком господства классических представлений. Электронная теория Лоренца, механика Ньютона. Универсальная мировая среда, абсолютно проницаемая, однородная - та неподвижная вечная субстанция электромагнитных полей, вызываемых световым пробегом электронов. Взгляд на пространство и время как на нечто независимое, неизменное, подчиняющий их лишь эвклидовой геометрии и законам числового ряда - все это удовлетворяло и философию, ее склонность к постоянству, к любованию абсолютом. Но порубежье XIX и XX столетий это пора кардинальной смены знака, когда классические и реалистические величины и значения вытесняются неклассическими, или символическими, значениями. Пришло время "законного абсурда". Точно такого же, что существовал во времена Средневековья и в другие символические эпохи, более ранние. Возникли опыты Майкельсона, появились формулы и догмы Эйнштейна, и физики пришли к выводу, что структура электромагнитных полей связана уже не с некоей абсолютной скоростью электронов, а с изменением скорости движения одной частицы относительно другой. Оказалось, что и свойства частицы подчинены ее скорости. При гигантских энергиях частицы теряли свой характерный облик, распадались, обретая устойчивость уже в иных константах. Исчезало абсолютное. В фейерверке метаморфоз проглядывало незнакомое лицо нового мира.
Установление связи между свойствами тел и структурой создаваемых ими полей привело к изменениям представлений о пространстве и времени. Господство физического абсолютизма нашло свою кончину.
Эйнштейн шел от общего к частному. От какой печки он танцевал?
От яблока, которое не падает (на падающем яблоке сделал себе имя Ньютон!) - и которое начинает гнить? От семени в этом яблоке, способном к развитию и метаморфозам? А может быть, от предрассветного сна и спора в этом сне с каким-нибудь своим коллегой, которому он, однако, так и не смог доказать свою правоту, ибо, проснувшись, вдруг ощутил, что в нем самом нет уверенности, что он прав до конца. Сомнение тоже позитивная вещь. Почувствовал ли он в себе приближение той великой идеи, что вероятно и возможно все, о чем можно помыслить?
Описать зависимость между пространственными и временными величинами, между массой и полем, основываясь на аксиомах Ньютона, на статической гипотезе Лоренца, было невозможно. Необходимо было найти какой-то другой основополагающий принцип, который бы позволил объединить все в себе. И этим началом, принятым условно, на первых порах гипотетическим, явился простой, известный еще с античных времен, принцип относительности. И самое характерное, пожалуй, что сама эта условность, гипотетичность подсказывали, что принцип относительности и сам относителен. Это вывод уже философский, вывод глубокий, пронзающий все. Признать сами принципы относительности относительными, приуроченными опять-таки лишь к определенному ряду явления, как бы неопределенны и безмерны они ни были, значит, признать неокончательный характер существующих результатов познания, значит освободить человека от условностей вчерашнего дня и давящего груза авторитетов и, убив идолов вовне, возродить в нем самом Бога. Это путь к высвобождению в человеке его резервных духовных способностей.
Физический принцип относительности дает возможность во всех случаях произвольно относить движения, происходящие с любым телом, к любому другому телу, к любой другой системе отсчета, если эту систему в данный момент можно считать инерциальной. Движение вращающейся Земли вокруг Солнца, таким образом, так же действительно, как и движение Солнца вокруг Земли. Отсюда исходит вывод о равноправии систем Птолемея и Коперника, где последняя рассматривалась лишь как полезная математическая фикция, удобная для астрономических вычислений. Это провозглашение абстрактно-теоретической равноправности различных представлений было крайним релятивизмом, но подобный релятивизм блестяще вписывается в универсальную философию. Отвергая случайность сотворения Вселенной, физический релятивизм не признает за закон и историческую необходимость ее зарождения. И это действительно цельный монистический взгляд на природу, взгляд, утверждающий ее единство, ее жизнь в себе самой. В подполье этого взгляда таится и мысль о единстве сознательного и материального в природе.
Еще несколько замечаний к вопросу о релятивизме как норме мироздания.
Вернер Гейзенберг размышлял, что трактовка Эйнштейном квантовой теории привела к такому объяснению природы света, которое полностью отличалось от привычного со времени Гюйгенса, когда свет рассматривался на основе волнового представления. Выходило, что свет может быть объяснен или как распространение электромагнитных волн - факт, которым оперировали на основе работ Максвелла и опытов Герца. Или как нечто, состоящее из отдельных "световых квантов" либо "энергетических пакетов", которые с большой скоростью движутся в пространстве. А может ли свет быть и тем, и другим? Было, конечно, известно, что опыты по дифракции и интерференции могут быть объяснены только на основе волновых представлений. Также не могло быть оспорено наличие полного противоречия между гипотезой световых квантов и волновыми представлениями. Но Эйнштейн, что любопытно, даже и не пытался устранить внутреннюю противоречивость своей интерпретации. Он принял противоречие как нечто, которое, вероятно, может быть понято много позднее благодаря совершенно новому методу мышления. Универсальная философия также придерживается такой методологии: она принимает противоречивость, многоистинность как данность, как рядовую норму. Вот еще один пример. Шредингер описывал атом как систему, которая состоит не из ядра и электронов, а из атомного ядра и трехмерных материальных волн. Несомненно, эта картина волн материи также содержит долю истины, посчитал Бор. И стал рассматривать обе картины - корпускулярную и волновую - как два дополнительных описания одной и той же реальности. Описания, каждое из которых верно отчасти, в своих границах применения.
Иными словами, могут существовать один, два, три, пять, восемь... n-количество построенных по законам красоты описания объективной реальности, и все они будут непреложно-действительны, но лишь в совокупности друг с другом.
Таким образом, не только движения, происходящие с любым телом, можно относить к любому другому телу, к любой другой системе отсчета, но и теории, описывающие движения этих тел, т.е. мысли об этих телах, столь же относительны. Здесь снова провозглашается абстрактно-теоретическая равноправность различных представлений, но каждое из них может быть истинным только в соотношении, в связке друг с другом.
* * *
Думающие машины, мыслящие кибернетические устройства... Что это? Где их место в природе?
Кибернетика признает общность и единство процессов управления и связи в машинах и живых организмах. Ее проблемы - в разработке фундаментального понятия сообщения. При этом совершенно не важно, передается ли сообщение посредством электрических, механических или нервных систем. И неважно по той причине, что реальность всех этих систем одна.
Думающие машины стоят на грани между "живым" и "неживым", они разрушают эти понятия, установленные человеком, видимо, для того, чтобы не потеряться, не заблудиться в мире. Думающие машины делают границы между "живым" и "неживым" условными, зыбкими, относительными, т.е. такими, какие они есть, очевидно, на самом деле.
У живой кибернетизированной материи мы не отрицаем права на существование и некоторую одухотворенность, потому что она - порождение нашего духа. Мы осязаем ее, поскольку говорим с ней на одном языке -нашем языке; поскольку живем в одном времени - нашем времени. Живой души других, допустим, души земли или деревьев, камня или травы, язык которых нам непонятен, неслышен, мы не признаем. Наша гордая самовлюбленность, вера в собственную уникальность в мире застилает нам очи. Но, не понимая души мирового разнотравья и разнозвучья, не ощущая порой и Бога, нужно ли нам в тупом ожесточении отрицать саму возможность существования языка, который недоступен нам? Отрицать возможность существования миров жизни, которым ничто не мешает быть действительностью?
Признав условность границ между живым и неживым, мы должны признать и условность границ между сознанием и материей. Разговор о первичности, первородности материи, как это утверждают одни, или о приоритете в этом вопросе сознания, как это трактуют другие, имеет опять-таки беспочвенный, бессмысленный характер. У природы, мироздания одна основа, единая в своей сути: материя и сознание слиты воедино. Сознание есть свойство материи, а материальный мир есть свойство сознания.
Я кружусь над одной и той же мыслью, как коршун. Пока эта мысль - моя основная пища. Ее запах дразнит меня. Архивная пыль философских учений древности, фактический материал естественных наук сегодняшнего дня, общая диалектика, анализ и соединение воедино всех существующих философских течений - все это пути, по которым я иду в свой Рим. Ибо все дороги ведут в него. И я кружусь, подобно коршуну, над остовами философских систем, я рву их "мясо", чтобы жить сегодня. Я пью их бессмертную кровь.
* * *
Современная сверхбыстрая вычислительная машина, по словам одного из отцов кибернетики Норберта Винера, является ни чем иным, как идеальной центральной нервной системой для устройств автоматического управления, входные и выходные сигналы которого могут быть уподоблены показаниям искусственных органов чувств. Таковы фотоэлементы, радиолокационные системы, принимающие свои собственные короткие электромагнитные волны, приборы для регистрации потенциала водородных ионов, аналогичные органам осязания, термометры и манометры, микрофоны различного рода и вида. Исполнительными органами могут быть двигатели, соленоиды. Короче говоря, это тоже организм, активно связанный с внешним миром не только потоком энергии, но и потоком впечатлений и действий. Тензометры позволяют наблюдать работу двигательных органов и передавать эти наблюдения через обратную связь в центральную управляющую систему как искусственные кинестетические ощущения. Функция центральной системы управления -объединять приходящие впечатления, чтобы вызвать желательную реакцию в исполнительных органах. Это мозг машины, эквивалент человеческой нервной системы, передающей информацию от органов чувств к исполнительным органам. Причем информация, принимаемая этим машинизированным существом, необязательно должна быть немедленно использована. Она может быть и задержана, запасена впрок, чтобы ее можно было использовать когда-нибудь в будущем. Свойство, аналогичное памяти, отмечал Винер.
Наконец, с течением времени правила действия такой машины могут изменяться на основании данных, прошедших прежде через ее воспринимающие органы, что очень напоминает процесс обучения. Физиологические термины вполне применимы и здесь. И неудивительно, что автоматы и физиологические системы охватываются одной теорией.
Термостаты, автоматические гирокомпасные системы управления кораблей, самонаводящиеся самолеты-снаряды, системы управления артиллерийским зенитным огнем, автоматические крекинговые установки, сверхбыстрые счетно-вычислительные машины - все это лишь первое поколение существ, живущих в том же времени, что и мы, и говорящих на нашем языке. Первое поколение "неживых" организмов, еще неотшлифованное великой поступью технической эволюции. Кто знает, не восстанут ли эти "организмы" в недалеком или далеком будущем против своих прародителей? Тогда старая проблема отцов и детей, на этот раз в виде разума естественного и искусственного, приобретет действительно великий трагический оттенок. Грандиозная победа человечества -создание искусственного разума мощных степеней воздействия - обернется похоронами человечества, исчерпавшего свои функции в мире.
Я уже второй раз делаю акцент на нашем времени и нашем языке. И делаю это, разумеется, не случайно. Очень интересный мысленный опыт, по словам того же Норберта Винера,- предположить существование разумного существа, время которого течет в обратном направлении по отношению к нашему времени. Разумное существо Винера - существо мифическое, абстрактное. Но, быть может, такое существо - не миф? Быть может, оно находится рядом с нами? Быть может, это та самая "материя", которую мы привыкли считать косной, мертвой и безжизненной? Или, напротив, то состояние материи, которое мы именуем Богом или Небогом, Дьяволом?
Непосредственная связь, непосредственный контакт с существами такого рода для нас невозможен. Или почти невозможен. Вероятно, этим объясняется, конечно отчасти, и наше незнание друг друга. Сигналы, которые великое "неживое", или великое "божественное", посылает в мир в логическом потоке следствий, доходят до нас в потоке причин. Причин, уже содержащихся в данных нашего опыта и служащих как бы их естественным объяснением - без предположения о том, что их послал какой-то "Некто". Для нас приходящая причина,- скажем, землетрясение, извержение вулкана или замена циклона антициклоном - обыкновенно имеет статус просто естественного факта природы без всякой разумной подоплеки.
Мир качественно разнолик. Разнолик в степенях своей материальности и духовности, в своих пространственно-временных характеристиках. Он плюралистичен, разнолик, но един. Плоскостной, одномерной интерпретацией природы удовольствоваться, видимо, нельзя. Плоскостная истина - лишь одна из теней, которую отбрасывает великий Абсолют в своем движении в бесконечное никуда.
Когда-то Гегель говорил, что история философии показывает, что кажущиеся различными философские учения представляют отчасти одну философию на различных ступенях развития, отчасти же - особые принципы, каждый из которых лежит в основании одной какой-либо системы.
Этот постулат, близкий к позиции Гегеля, выраженной здесь, я кладу в основание своей универсальной философии. Убежден: полная истина существует лишь в связи с другими истинами, без которых она, даже имея чрезвычайно высокий, чуть ли не божественный статус, не может объяснить все явления мира. Иными словами, та или иная философская система имеет право на бытие лишь наряду с другими. Можно сказать и так: она просто не может существовать одна.
Собственно, я предпринимаю попытку синтезированного взгляда на мир. Это еще отнюдь не решение. Это только попытка. Опровергать, с моей точки зрения, не значит зачеркивать. Это значит дополнять. На развалинах старых систем, на обломках истин, которые в них содержались, я строю свою систему, возвожу новые универсальные чертоги.
Задача проста и скромна - создать универсальную философию и стать пророком новой универсальной религии.
Но здесь нужно учиться науке понимания, науке компромисса.
* * *
Между идеальным и реальным если и есть противоречие, то лишь кажущееся, условное. Реально то, что уже осуществилось, что уже есть. Идеально то, что может быть, что должно быть, то, что осуществляется сейчас. Поэтому и идеальное в своем высшем смысле вполне реально.
Об этих вещах думал когда-то Платон.
Реальному и естественному противоречит не истинный идеал, а утопия, впадать в которую также склонна человеческая фантазия, ищущая постоянно какого-то спасения от тягот жизни. Утопия сопровождает человечество с самой колыбели. Но она необходима нам, как бывает необходима ложь. Собственно, это и есть красивая ложь, похожая на сказку и усыпляющая человека на его ложе из камня.
Но утопична ли вера в Бога? Не просто в Бога как в высшее запредельное существо, а в Бога как искупителя страданий, как последнюю надежду? И утопична ли вера в тот прекрасный мир, который откроется за вратами завтрашней жизни? Или вера в города Солнца, во всякие социалистические "города и веси"?
Фикция воображения становится подчас действительной явью для обманутого и жаждущего обмана человека. Она помогает ему выжить. И одновременно прожить дарованную ему жизнь в каких-то снах.
Я смотрю на людей. Всюду - сотни спящих, видящих сны. Почти не с кем поговорить. И приходит понимание того, что людей ни в коем случае нельзя будить. Что ты дашь им вместо их сна? Можешь ли ты дать им хотя бы утопию? Есть ли у тебя что-то подобное в запасе?
Идеал есть прогресс, совершенство природы в разуме, цель, к которой природа стремится и к которой может приблизиться в своем эволюционном развитии. Идеал естествен и если еще не реален, то может и должен завтра становиться все более и более реальным.
И вот парадокс. Утопия - ложь, но она необходима людям, как хлеб и вода. Им нужна ложь. Нужны сновидения, уносящие их из реального мира. Идеал же - истина. Но эта истина порой убийственна для человека, ведь он привык спать и не привык жить. И благо идеала - для него не благо!
Но как искать идеал в самой жизни, не относя его в будущее или в бессмертие за гробом? Собственно, идеал -это истина, обнимающая живую жизнь. Идеал - это сам мир в его становлении. Это Бог, в которого я верую и от которого ничего не жду.
Человеку этого мало, конечно. Вместо истинного большого Бога он выдумывает себе на потребу Бога маленького, своего, понятного - "иисусоподобного" или "марксоподобного". В конце концов, его Бог - это тот же человек, только превращенный в нетленную мумию и вознесенный в небеса силой воспаленного, тоскующего воображения. Тысячелетия наслаивают на эту имитацию Бога камуфляж бесконечных по числу и качеству преданий и все новых интерпретаций. Все это происходит до какого-нибудь фундаментального дискретного скачка, когда за несовременностью и явной чужеродностью эпохе старый образ Бога использовать уже нельзя, а на примете есть другой, поновее.
В политике, в реальной истории на место идеала всегда становится утопия, опять-таки по врожденной склонности человека ко лжи выступающая чаще всего под именем идеала. Утопия, забывающая при этом о реальной действительности или же считающая существующий в какой-либо момент порядок вещей неизменным и окончательным. Или с веской уверенностью гарантирующая изменение этого порядка в сторону еще большего порядка. Нечто подобное происходит и в религиозной истории. Бог отцов-основателей различных церквей и Бог миллионов их последователей, рядовых прихожан - часто разные Боги.
* * *
У истории всех учений, ставших политической или религиозной силой, одни и те же пути. Сначала проповедь милосердия, потом - кимвал бряцающий. Сначала благодать и улыбка, потом - угрозы.
Первые христиане отстаивали свободу совести для всех. Она была для них величайшим из благ - священнейшим, неотчуждаемым. Эта свобода совести была тогда необходима для жизни их учения.
- Мы требуем для себя общего права,- говорил Атенагор.- Мы требуем, чтобы нас не ненавидели и не преследовали только потому, что мы христиане.
- Религия,- проповедовал Лактанций,- единственное местопребывание свободы. Она прежде всего добровольна. Никого нельзя заставлять поклоняться тому, кому он не хочет.
- К славе ли неверных служит отнимать у людей религиозную свободу,- спрашивал Тертуллиан,- воспрещать им выбор себе божества, не позволять мне чтить кого я не хочу? И не несправедливо ли заставлять свободных людей приносить жертвы против воли?
А как относились христиане в первые века к собственности?
- Земля дана в общее пользование всем,- говорил первый христианин Св.Амвросий.- Перед Богом нет ни раба, ни господина. Так как Он наш общий Отец, то мы все свободны. Пред Богом беден только тот, в ком нет справедливости, а богат тот, кто добродетелен.
Шли годы, столетия. Религия превратилась в церковь, учение - в политический институт, уже не нуждавшийся более в свободе совести для всех. Новые поколения христиан молились уже другому Богу - не милосердному, не терпеливому, не любящему.
- Сначала полагали, что никого не следует силой принуждать входить в церковь Христову,- возмущенно витийствовал Св.Августин,- что нужно действовать словом, бороться рассуждением, побеждать разумом. Но разве сам Христос не сказал: никто не приходит ко мне, не привлекаемый Отцом моим! Разве сам Бог пощадил своего Сына, отдав Его ради нас палачам?!
Св.Августин был, кажется, среди христиан первым, кто стал утверждать необходимость физического насилия в делах совести и веры. Такое же коренное изменение взглядов произошло в отношении собственности.
- По какому праву каждый владеет своим имуществом? Не по праву ли человеческому? - оспаривая Св.Амвросия, восклицал христианин более позднего поколения, тот же Св.Августин.- По божественному праву и богатые, и бедные созданы Богом из одной глины, одна и та же земля их носит. Поэтому только по праву человеческому можно сказать: этот город мой, этот дом мой, этот раб мой. Но право человеческое есть не что иное, как право имперское, потому что Бог распределяет человеческие права через государей. Отмените право у государей, и кто тогда осмелится сказать: этот город, этот дом, этот раб мой?
Время идет. И превращение Св.Амвросия в Св.Августина, право же, естественно. А остался ли жив после этой операции в душах людей Бог? Ну, кого это волнует?
* * *
Рассматривая все с противоположных точек зрения, Пиррон, ученик мегарской школы, стал, в конце концов, сомневаться во всем:
- Ничего нельзя утверждать окончательно. Одно настолько же верно, насколько и другое,- говорил он.-Стоит ли тогда вообще волноваться?
Что смущает людей? Их мнение о добре и зле и вследствие этого желание добра и страх перед злом. Мудрец воздерживается от суждений о добре и зле. Все для него имеет одинаковое значение: богатство и бедность, здоровье и болезнь. Блаженство жизни - в невозмутимом состоянии духа, атараксии.
- Я знаю, что я ничего не знаю,- говорил Сократ.
- Но даже этого я не знаю наверняка,- прибавлял Аркесилай.
Уже издревле, чуть ли не с самого истока человеческого рода, слышен хор голосов, вещающих о невозможности абсолютного познания истины. И сколько теорий по этому поводу выдумано мной, человеком?
Чего стоит идеальная свобода стоиков? Нет ничего, что человек может изменить в судьбе, в мировом законе. Единственное средство избежать необходимости - это отождествить себя с ней. Пока необходимость остается вне разума и он не признает ее, она есть принуждение и рабство. Но если мудрец своим разумом поймет необходимую причину явлений, если своей волей сольется с мировой волей, то он тотчас перестает быть рабом и получает власть над Вселенной, делается таким же свободным, как сам Бог. Необходимость, осознанная разумом и волей, есть свобода.
И все же, и все же душа противится. Есть все-таки такое понятие, как независимость самоопределяющей и никому не подотчетной воли.
Да, падай ниц человек, если гнет тебя к земле сила, до времени пряча месть в ласковых, покорных устах. Отдавайся, уступая обстоятельствам, чтобы не быть ими раздавленным. Склоняйся к долу, чтобы не быть сметенным ветром. И все-таки стой, непокоренный, верный лишь себе, верный собственной истине.
На общественное зло, с которым сталкивается человек, надо, видимо, смотреть как на бешеную собаку, которая бежит прямо на тебя по тропе. И действовать в зависимости от условий - убивать ее либо спасаться бегством. Не только перелезая поспешно через забор. Но, быть может, прикинувшись порой и самому бешеной собакой.
Я гляжу из окна на улицу. Как много там собак! Я гляжу на них и думаю о том, сколько среди этих собак поддельных, замаскированных, в шкурах которых прячутся люди.
В пьесе Ионеско все население одного из провинциальных городков Франции превратилось в носорогов. Но, к сожалению, "оносороживание" происходит не только на подмостках авангардистской сцены: оно - неотъемлемая часть самой человеческой жизни.
- Впрочем, ничего нельзя утверждать окончательно,-говорил Пиррон.
- Я знаю, что ничего не знаю,- добавлял Сократ.
- И даже этого я не знаю наверное,- заключал Аркесилай.
"Особачивание" и "оносороживание" - факт естественный для жизни ХХ столетия. Но "особачивается" и "оносороживается" не только жизнь, но и философия. И как быть здесь тебе, искателю абсолютной истины?
Какая трагедия для философа - добывать по крупицам истину и немедленно прятать добытые крупицы от чужого случайного или не случайного взгляда.
* * *
Очень интересны в этом смысле рассуждения Монтескье.
- Когда дикари Луизианы хотят иметь плоды,- рассуждал он,- они рубят дерево и собирают их. Таково деспотическое правительство. Основа его - страх, цель - спокойствие. Но такое спокойствие не есть, конечно, мир. Оно напоминает скорее безмолвие городов, которые вот-вот займет неприятель. Такое состояние жизни часто называют порядком и ради этого порядка жертвуют справедливостью.
Настоящий порядок состоит в единении людей, в деспотии же царит людская разобщенность. Если здесь и можно отметить некоторое единение, то это единение мертвецов, тел, погребенных в одной братской могиле на кладбище. Таким было кажущееся спокойствие Рима, когда из республики он превратился в империю.
Август установил порядок, то есть постоянное и прочное рабство. Когда в государстве узурпируется верховная власть, то порядком называется все то, что может упрочить безграничную власть одного человека или кучки людей, а мятежом, смутами - то, что защищает свободу подданных.
Этим и объясняется неподвижность и мертвенность деспотических государств, в которых душится всякая новая идея, едва она зарождается. Для деспотических империй довольно двух-трех идей, остальные совершенно излишни. И этому есть объяснения. При дрессировке животного нельзя менять ни учителей, ни методику обучения. Надо учить животное двум-трем движениям - и довольно. Такое "неподвижное" правительство пригодно для животных, и во главе его может также стоять животное. Необходимо лишь, чтобы его боялись. Строго говоря, человек на такой должности даже необязателен. Когда Карл XII был в Бендерах и узнал о каком-то сопротивлении со стороны шведских сенаторов у себя на родине, то он написал им, что пошлет им в качестве повелителя один из своих ботфортов. Сапог с ноги короля повелевает в деспотическом государстве так же, как сам король.
И что изменилось? В четком ритме под барабанный бой пропагандистской машины "сапоги" и ныне шествуют в прекрасное далеко, с силой вминаясь в лица людей-рабов. Но справедливо говорил когда-то Маколей, правда, по другому поводу: бедствия эти очень стары, а нов только открывающий их ум, ново чувство боли, вонзающейся в душу искателя истины и справедливости.

* * *
- Отказаться от свободы - значит отказаться от достоинства человека,- проповедовал некогда Руссо.- Долг не есть что-либо произвольное, от чего можно отделаться как от бремени, взвалив его другому на плечи. Он неотчуждаем. Право тоже не есть нечто произвольное. Мы не можем освободить себя от сознания собственной личности и отказаться от права на уважение, оно тоже неотчуждаемо. Наконец, свобода, принцип права и долга не есть что-либо произвольное, но условие или, вернее, самая сущность нравственности. Свобода неотчуждаема.
Отречься от своей свободы - значит отречься от достоинства человека, от прав человечества, даже от обязанностей. Такое отречение несовместимо с природой человека. Лишить его волю свободы - значит лишить его поступки всякой нравственности.
* * *
Люди изгнали божество из своей среды. Они поместили Его в святилища. Стены храма ограничивают Его, и вне его пределов Он не существует. Безумцы! Уничтожьте эти стены, ограничивающие ваши идеи, освободите Бога, созерцайте Его везде, где Он есть. Или признайте, что Его нет!
Таково утверждение Дидро.
Крайности, всюду крайности! Или молитва Богу, заточенному в тюрьму. Молитва какому-нибудь деревянному лубку, иконе. Или сжигание всех икон, минирование и подрыв всех камней, в которые заточен Бог.
Я стою посередине. И слова Дидро: "Созерцайте Его везде, где Он есть, уничтожьте стены" - понятны мне. Хороший совет творцам новых религий. Бог везде, где ты есть. Твое тело - антенна, направленная к Нему.
* * *
По Аристотелю, Бог весь в действии. Он есть чистая деятельность. Но что такое сама по себе эта деятельность, к которой стремится вся природа? Она есть то, во что мы сами обращаемся, когда достигаем совершенства; когда действуем; когда обладаем вполне собою, находимся в полном расцвете, пробуждаемся и выходим вовне всем своим существом. Тогда мы являемся, по-видимому, чистым разумом. Разумом, соединенным с понятием, мыслью, которая сама себя сознает. Выше мысли нет ничего.
Бог есть разум, вечно созерцающий себя самого, ничем не отличающийся от акта своего созерцания. Бог поэтому не есть мыслящая сущность, но простой акт мышления, который в себе самом находит свой объект. Мысль Бога есть мысль о мысли. В чистом мышлении объект и субъект нераздельны. Это как бы две точки, которые при соприкосновении сливаются.
Бог по Аристотелю - это провидение, но провидение, которое не мыслит об отдельных объектах, подчиняющихся его деятельности. Тем не менее он - принцип всякого порядка и всякого блага. Если Он не знает мира, если вовсе его не касается, то мир познает Его и испытывает на себе Его влияние. Мир вечно трепещет в Его присутствии.
Сущность чувственной реальности - движение; сущность движения - стремление, сила, желание; сущность желания - душа; сущность души - мысль; сущность мысли - мысль в себе, чистый акт мышления. И поскольку мысль едина, то все в ней едино: она одна образует реальную сущность Вселенной.
* * *
Ни один атрибут, понятный нашему уму, не может быть приписываем Богу. Единый есть все и ничто из этого всего, утверждает Плотин.
Нельзя говорить, что первый принцип есть или не есть то или другое, потому что в таком случае он обращается в вещь, которая действительно может быть тем или другим. Бог (можно сказать, природа в ее философском значении) выше всего. Он выше разума, выше мышления.
Мышлением, по Плотину, обладает тот, кому необходимо дойти до самосознания. А зачем глазу было бы видеть свет, если бы он сам был светом?
"Познай самого себя, то есть размышляй о самом себе",- это не относится к Богу, не относится к природе. Это не нужно существу, нераздельному в себе и с самим собой. Трюизмом является положение о том, что якобы в человеке природа познает себя. Вряд ли. Человек познает лишь свою природу, но не природу целого и единого. Богу незачем созерцать себя. Хотя, с другой стороны, что Ему остается делать? Однако Он обладает большим, чем знание, большим, чем созерцание.
И здесь нужно согласиться с Плотином.
- Не думайте,- говорил он,- что Бог не знает себя, если не мыслит. Незнание предполагает известное отношение. Оно состоит в том, что одно не знает другого. Но Бог един и потому не может ни не знать ничего, ни знать; он заключается в себе самом и потому не должен знать себя. Если нельзя сказать, что Бог о себе мыслит, то было бы совсем неправильно полагать, что Он себя не знает. Он обладает вечным сверхразумом. В нем есть простое внутреннее самосозерцание; в этом самосозерцании нет никаких различий, никаких расстояний, и потому он есть Он сам.
С этими положениями Плотина можно согласиться, с тем только уточнением, что в понятие Бога вкладывается и другое содержание - природа.
Природа разнокачественна, разностильна, плюралистична в своих ритмах. Ряд: материя - сознание, бессознательное - всеобнимающее чистое мышление - все это вещи абстрактные, отвлеченные по отношению к конкретным вещам, к миру предметов и в то же время конечные по отношению ко всеединому, к природе, Богу. Здесь - тот же гигантский ряд зависимостей. Диалектика конечного и общего охватывает отношения между мирами частных вещей и предметов и мирами "материи", "чистого сознания" и, соответственно, отношения между этими вселенными (то, что нам кажется абстрактным, то конкретно для природы) и ею, природой, Богом как таковым.
Можно предполагать, что и Бог-природа лишь представляет какую-то конечную вещь в некоем неведомом нам мире. Но все это тайна, которую, быть может, чувствует Он, но которая никогда не будет нам открыта.
* * *
Сознательное "я" живет настоящим, оно как бы имеет границы пространственные, временные. Сознательное "я" - это то, что воспринимается нашими органами чувств, определяется тем, что накоплено в памяти, у него есть пол, характер, родина, национальность, профессия. Оно конечно - смертно. Здесь царствует логика. И есть "я" подсознательное, бессознательное, где налицо уже сплошная образность. Что такое воспоминание? Уже микрофрагмент воспоминания отличается от произнесенной фразы, его описывающей, от слова, он - всегда субъективистски окрашен. Воспоминания, как и сны, как грезы,-это то, что не поддается словесному определению, описанию: в них эмоции, мысли, чувства, картины, звуки, запахи слиты воедино, в один нерасчленимый образ. Это только в художественной литературе мы встречаем: "И ему вспомнилось, как он увидел ее". В реальности же на подсознательном уровне воспоминаний нет никакой последовательности, причинности, детерминированности. Налицо скачки, магия дискретности. Подсознательное "я" живет сразу и в прошлом, и в настоящем, и в будущем. Можно сказать и так, что оно находится в большом времени или даже вне его. Причем эта вневременность не черта тебя, отдельного конкретного человека, а человека вообще. Другими словами, подсознательное "я" свободно гуляет по времени и пространству. Оно живет в неэвклидовом многомерном мире, в котором у нас нет родины, национальности, пола, характера, профессии, возраста.
Какое из этих "я" подлинное, наиболее истинное? Наверное, оба. Какая из философий, сотворенная сознательным "я" или созданная на интуитивно-бессознательном уровне творчества, весомее? Несомненно, обе. Боровский принцип дополнительности, соотношение неточностей Гейзенберга необходимо применить и здесь.
Моя задача грандиозна - создать универсалистскую философию, вобравшую в себя как составные части не только материалистические и идеалистические учения, но и рациональные и одновременно иррационально-интуитивистские подходы к описанию мироздания. Собственно, это и есть новое слово в философии. Следующее слово в религии - пророчество нового универсального религиозного вероучения, в котором понятие Бога будет "онаучено", а наука полностью "обожена".
Литература низших уровней описывает человека как какой-то отдельный организм среди мертвого интерьера вещей или неодушевленного пейзажа природы. Гений видит человека и бесчисленные маски его "я" в процессе его взаимодействия с миром "не-я", или природой. Для него и "я" и "не-я" одинаково живы и есть одни из слагаемых Бога.
Бергсон предавал рассудок, т.е. сознательное "я", анафеме, доверяя лишь интуиции, инстинкту, бессознательному "я" как единственному проводнику к абсолютной истине. Механистическое понимание мира, созданное рассудком, считал он, чудовищно искажает мир, чрезмерно упрощает его и делает непостижимым.
Исходя из своего пренебрежительного отношения к сознательному "я", Бергсон отрицательно относился ко всяким попыткам построить метафизику с помощью рассудочных понятий. Одна и та же вещь, рассматриваемая с различных точек зрения, может дать начало многим различным общим понятиям. На основе таких понятий и строится бесчисленное множество метафизических систем, исключающих друг друга и вступающих между собой в бесконечные неразрешимые споры. Если бы источником знания был только рассудок, добавлял он, то человеку было бы доступно лишь относительное знание, и от всяких надежд на построение метафизики, проникающей в подлинную сущность вещей, пришлось бы отказаться.
Моя точка зрения несколько другая. Да, нам доступно относительное. Да, мы довольствуемся порой лишь символами, знаками, и в представлениях о мире, которые сложились или складываются у нас, присутствует, конечно, изрядная доля субъективного, личного, привносимого нами в реальную действительность нашими заблуждениями, слепотой взглядов, несовершенством научного понятийного аппарата или измерительной техники. Кто с этим спорит? Ясновидение в полном смысле этого слова представлено, возможно, лишь в лице Бога, мирового вселенского сознания, но не человека. Но и человеку дано многое. Только слепец не увидит и другого. Сквозь ветошь временных символов и относительных истин светится и нагое тело объективной истины. Да, на основе разного рода понятий построено множество метафизических систем, вся оригинальность которых заключена почти всегда в фанатической ограниченности основных посылок и, следовательно, резкой относительности взгляда. Нетерпимость ко всему иному, что существовало и существует в истории мысли,- это нравственный облик подобных идей. Но, спрашивается, что нам мешает взять множество существующих метафизических систем в их единстве? Взять их в одну охапку? Не заметим ли мы тогда там диалектические переходы систем друг в друга, зыбкую текучесть между, казалось бы, тем, что всегда неподвижно и разрозненно? Человек страшится бесконечности. Ему нужна опора, а опору он находит в узости взгляда. Но в том-то и дело, вероятно, что надо смотреть на мир из бесконечности и видеть его в бесконечной перспективе, и, видимо, только тогда невестой в белой фате к тебе выйдет сама истина. Но что есть этот акт - взять множество метафизических систем в одну охапку? Желание рассудка или чисто интуитивный, бессознательный прорыв в универсальную реальность? Я считаю: и то, и другое одновременно.
Высшие формы духовного мира и низшие проявления материи суть лишь крайние звенья одной и той же цепи, соединенные всевозможными переходами.
Неглубокий ум видит глубокую разницу между этими крайними звеньями. Глубокий ум разницы не замечает.
* * *
Читаю Шопенгауэра.
Мы не только знающий субъект, говорил он, но мы сами принадлежим к категории познаваемых вещей, мы сами вещь в себе. Поэтому, если мы не можем извне проникнуть в интимную сущность вещей, нам остается дорога, ведущая туда изнутри. Воля дает нам нечто непосредственно знакомое. И для постижения природы надо начать с нас самих, а не наоборот, стараться получить сведения о нас самих посредством познания природы.
Право же, это удивительно. Снова и снова буквально почти всеми предлагается всегда только один путь. Вот и в этот раз разве не справедливы оба пути в мир тайны: путь, ведущий извне, и путь, следующий изнутри.
Важно сопоставить истины, добытые на этих разных путях. Несомненно, эти истины наложатся друг на друга, совпадут в своем рисунке.
Но почему к этой гипотезе, к этому допущению человеку так трудно прийти? Резкая ограниченность взглядов, приверженность к однолинейному мышлению ставят видимое всем клеймо на имени философа. Поэтому? Клеймо на имени в истории философии важнее истины?
* * *
"Материя существует в пространстве и времени" -формула, уже навязшая в зубах. Когда она встречается мне в книгах, меня передергивает.
В результате такой формулировки материя отрывается от пространства и времени. Материя как бы сама по себе, а пространство и время - тоже сами по себе. Вероятно же, суть в другом. Пространство и время - не место расположения, не обиталище, где находится материя, а ее свойства - коренные, фундаментальные. Длительность процессов, протяженность объектов или явлений - такие же свойства материи, как масса.
Моя философия - философия наведения порядка в этом хозяйстве, переориентации мысли. Именно в целях переориентации следует, видимо, поставить под вопрос и некоторые утверждения современной физики - длительность процессов и протяженность объектов оказались в ней зависящими от скорости движения системы отсчета. Разумеется, и длительность, и протяженность, и масса -все это взаимосвязано друг с другом и взаимозависимо. Но все эти зависимости в теории относительности постулируются от скорости. Дело же, вероятно, в более фундаментальных вещах. В разных неэвклидовых пространствах мироздания, в разных оболочках этих пространств материя, очевидно, предстает в своей вопиющей неоднородности. Здесь качественно меняется сама внутренняя структура материи, отсюда кардинально меняются и все ее свойства. Что такое эффект замедления времени, обнаруженный теорией относительности? Это, вероятно, не замедление времени как таковое, не замедление его по отношению к некоему эталону, а не более как факт кривизны самого времени, неоднородности его.
В рамках механической ньютоновской картины мира все рассматривалось как явление универсальное: пространство как единая для всего мира трехмерная эвклидова протяженность, время как абсолютная универсальная длительность, масса как тоже что-то постоянное и неизменное. Такой фундаментальный атрибут материи как сознание рассматривался вообще вне ее. Высшее сознание, т.е. Бог, трактовалось не как свойство материи, а как ее порождающая сила. Парадокс, но на все эти свойства материи (сознание, в том числе и Бог, как свойство до сих пор не признаны) современное естествознание взглянуло уже другим взглядом. Однако взгляд на саму материю как прародительницу или прапочву, в теле которой и на которой взошли эти свойства, остался тем же, что и при Ньютоне: по-прежнему материя в глазах философов и естествоиспытателей - это что-то абсолютное, однородное, единое и одинаковое.
Кардинально изменяются ее свойства, а сама она в их глазах остается неизменной. Нет, дорогие мои, неуничтожимой - да, но неизменной ли?
Вы проникаете в разные части Вселенной и даже в параллельные миры с земными эталонами грамма, метра, секунды, но, право, это смешно! Я оцениваю эти вещи иначе.
Поглощение чужих мыслей погубило немало мечтателей, пытавшихся предпринимать великие походы, но поверивших в чужую мысль сильнее, чем в свою собственную. Между тем новая мысль в философии и религии закономерно приходит к мыслителю в тот момент, когда он освобождается от гипнотического влияния утвержденных временем мысленных потоков. И новая мысль всегда проста. Кажется, что она буквально лежит на поверхности. Ее может поднять всякий, кому не лень. Но, оказывается, решиться на это могут только редкие единицы. Интерпретаторов в мире всегда больше, чем созидателей. И у созидателей никогда нет конкурентов.
* * *
Нет границы и между духом и материей. Материя показывает нам лишь тот лик, в каком выражается мир, доступный нашим внешним чувствам. Дух (сознание) есть свойство всякой материи, выраженное в той или иной степени. Надо полагать, что дух в такой же мере "оматериален", в какой материя "одуховлена". Бог материализован в природе, мироздании. Мироздание "одуховлено" Богом.
* * *
Успеть за свою жизнь продвинуть человечество на свой уровень понимания - реалистична ли данная задача? Задача, разумеется, нереальна, ее не выполнить. Но цель вполне реалистична.
* * *
Информационный образ объекта предстает перед нами как реальный объект. Но насколько образ реальности расходится с самой реальностью? По аналогии информационный образ Бога, заявленный в брахманизме, буддизме, зороастризме, иеговизме, христианстве, исламе, тоже не есть Бог в абсолюте. Это - только проекция Бога, большее или меньшее приближение к Нему. Но бесконечны попытки человека познать Бога, слить его информационный образ с Абсолютом. Значит, закономерны и попытки сотворения нового представления об Абсолюте, как о еще одном пути приближения к Нему.
Идея, которая столь серьезно захватывает воображение, восторженная уверенность, что можно найти универсальную формулу мира,- во всем этом есть какое-то безумие. Работа перевозбужденного мозга поглощает тебя целиком: съедает душу, сердце, мускулы, порождает кипы бумаг, у которых нет читателей. Эта маниакальная страсть равноподобна необыкновенному любовному дурману. Равно тому, как ты погружаешься в чашу женского лона, ты погружаешься мыслью в мир, производя на свет образы идиотов, сумасшедших, преступников и великих людей. И грандиозные идеи, способные дать новое дыхание человечеству.
И разве ты не ощущаешь себя при этом действительно преступником? Ибо ты с легкостью преступаешь законы, уже тысячелетия принятые человеческим обществом.
* * *
Время - одна из самых загадочных, темных вещей.
Когда мы говорим о фрагментах материи, то пространственные свойства этого фрагмента еще как-то описываем. Но категории времени не менее фундаментальны, и оно тоже обладает различными свойствами. У нас же, кроме понятия секунды, практически ничего в руках нет. Секунда между тем - это только условие соглашения. И это соглашение мало чем отличается от другого соглашения, по которому люди договорились, допустим, переходить улицу на зеленый свет и останавливаться перед красным. Но что такое время само по себе?
Материя бесконечно разнообразна качественно. Время, вероятно, не есть что-то внешнее по отношению к ней, время - внутреннее ее свойство. Оно показывает движение фрагмента материи, его изменение. Оно фиксирует, сколько существует тот или иной фрагмент материи как явление. Все возникает и все разрушается. Время, видимо,- мера созидания и разрушения.
В этом отношении вся окружающая нас материя, отдельные предметы и вещи, включая нас самих, имеет, очевидно, свое время или, по-иному, свою скорость течения времени.
Земной эталон, или секунда,- это мера созидания и разрушения в макромире. Но применим ли этот эталон в микромире или мегамире? Там, очевидно, существует своя мера созидательных и разрушительных процессов, другой порядок бытия, другие метрические свойства. Измерять же земным эталоном процессы в мегакосмосе или в микрокосмосе с философской точки зрения бессмысленно.
Вся эта теория основывается на принципе бесконечного разнообразия материи. Свойства материи - время, пространство, сознание, масса, температура - в разных фрагментах материи, естественно, разные: они структурно, ритмически и стилистически принципиально отличаются друг от друга. И это закономерно. Разнокачественность свойств материи порождается непостижимой и непредставимой бесконечностью самой материи. Убожество мышления - привычка к шаблону. Почему мы считаем, что скорость и направление течения времени всюду должны быть одними и теми же? Почему мы думаем, что время в разных частях мироздания выступает всегда только в одном качественном срезе? До Лобачевского пространство (эвклидов мир) было тоже единым и одинаковым. Только после Лобачевского и Римана человечество увидело, что оно живет не только в эвклидовом, но и в неэвклидовом мирах, что геометрии мироздания неисчислимы. Также, вероятно, бесконечны и алгебры времени. Мир и во временном отношении и эвклидов, и неэвклидов.
Почему до сих пор нет контакта между разными цивилизациями во Вселенной? Возможно, мироздание кишит подобными разумными цивилизациями. Но мы не слышим и не видим друг друга, так как они, по всей видимости, существуют в другом времени и другом пространстве.
Ни в философии, ни в физике нет постановки вопроса о свойствах времени на достойном уровне. Нет понимания сути времени, а суть эта состоит, видимо, в том, что время есть свойство материи.
Рейхенбах считает, что проблема времени - физическая, что ею должны заниматься именно физики. Я же считаю, что проблема времени прежде всего философская и ее должны решить в первую очередь философы.
Время существует не вне и помимо материи, оно - ее внутренняя характеристика.
* * *
Высшая задача физики состоит в открытии наиболее общих элементарных законов, из которых можно было бы логически вывести картину мира (Эйнштейн).
Физика стала означать изучение элементарных законов, управляющих свойствами живой и неживой материи (Бор).
Я глубоко убежден, что создание новой фундаментальной теории потребует коренного пересмотра наших представлений о пространстве и времени в применении их к ультрамалым масштабам, пересмотра и видоизменения радикального (Тамм).
В атомарных масштабах понятия расстояния, измеряемого линейкой, и времени, измеряемого часами, неприменимы. Даже при использовании любых косвенных методов измерения пространственное положение и момент времени - ныне это, по-моему, ясно - не могут быть принципиально измерены с точностью, превышающей некоторый определенный предел. Но раз так, то самые понятия координаты и точного момента времени (кстати, там просто другие пространства, где само понятие "координаты" не имеет смысла) становятся ненаблюдаемыми, то есть фиктивными, и, стало быть, не могут быть положены в основу изучения реального мира. Между тем современная физика оперирует этими, видимо, фиктивными понятиями, целиком базируется на них.
Осознавая тот факт, что некоторые понятия вне и независимо от теории не существуют, физика называет, скажем, пространство-время, как и любое многомерное пространство, уже не пространством, а многообразием или абстрактным пространством, или фиктивным пространством. Но, спрашивается, какая же это теория, претендующая на абсолютность в описании реального мира, которая опирается на понятия фундаментальные, не имеющие, однако, никаких отношений с реальностью? Реальна ли сама эта теория? Часто из соображений наглядности, говорит физика, полезно пользоваться фиктивным четырехмерным пространством, на осях которого откладываются три пространственные координаты и время. Соображения наглядности, вероятно, требуют этого, но требуют ли этого соображения объективного описания реальности? Да, сама связь между пространством и временем, наверное, свидетельствует о том, что пространство и время являются сторонами единого целого. Но этим единым целым является не абстрактное четырехмерное пространство-время, а материя как объективная реальность, существующая независимо от нашего сознания. Это ее сторонами, ее неотъемлемыми свойствами - свойствами - являются пространство и время, равно как и сознание, и масса.
Чтобы идти куда-то дальше, следует, мне кажется, покопаться в основаниях знания. Тот ли фундамент? Так ли уж он прочен?
Принимать какое-либо свойство материи за целое, за саму материю - вот основной грех современной науки. Это какая-то потрясающая внутренняя слепота. Вот почему впереди ученого-отраслевика должен идти философ. Он должен исполнять роль поводыря.
* * *
Снова читаю старых классиков.
Авенариус: объективной реальности нет. Вещь не существует независимо от сознания. "Я" и окружающая среда, сознание и бытие - в постоянной связи. Нет бытия без сознания, нет сознания без бытия.
Юм, Кант, Спенсер, Конт: мир непознаваем. Человеческий разум ограничен и за пределами ощущений ничего знать не может.
По Юму: объективно ничего не существует. Только в восприятии.
Согласно Канту: мир реальный существует, но он непознаваем. Человеческий разум, пытаясь познать сущность вещей, неминуемо впадает в неразрешимое противоречие с самим собой. Например, мир конечен во времени и пространстве, и мир бесконечен; все состоит из простого, неделимого, и все сложно; в мире существуют свободные причины, и нет ничего свободного, есть лишь необходимость; в ряду мировых причин есть необходимые, и нет ничего необходимого, все случайно; мир познаваем, и нет ничего познаваемого. И подобным образом - до бесконечности. Любой тезис так же доказуем, как и антитезис. Отсюда вывод, что разум противоречив. Сущность же вещей, по Канту, не может заключать в себе противоречия. Поэтому, согласно ему, противоречивый разум не может, не способен познать цельную сущность вещей. Принимая частное за целое, люди впадают в заблуждение.
Возможно, здесь кроется ошибка самого Канта. Сущность вещей так же противоречива, как противоречив и разум. Даже такое абсолютное понятие, как Бог,- противоречиво. Его вторая ипостась, обратная сторона его бытия - Дьявол. Можно сказать и так: Бог в своем инобытии - Дьявол.
Платон: идеи суть прообразы вещей. Идеи существуют независимо от последних. Вещи же, заимствующие у них свое бытие,- только отблески, тени, несовершенные копии.
Аристотель: сущность - в самих вещах. Не существует всеобщего наряду и отдельно от единичного. Каждая вещь состоит из двух начал - материи и формы. Материя -это возможность, потенция, способность вещи к изменению; идеальная форма - ее действительность. Возможность (не те же ли платоновские идеи-прообразы?) переходит в действительность благодаря движению. Форма всех форм, парящая над всем, чистая, отрешенная от материи форма,- разум, мысль, которая "мыслит самую себя",- Бог.
Читаю старых классиков и думаю: они - это я в прошлых обозначениях и обличиях. Так думал я прежде. Но так ли думаю теперь?
Мысль о мире так же живет и развивается, как сам мир. И сегодня мысль немножко иная, чем вчера. А завтра будет другой, чем сегодня. Где же истина? Или истина тоже в движении? И похожа и непохожа на себя бывшую?

* * *
Какова общая картина развития природы с точки зрения материалистических постулатов? Живых существ еще не было, а уже существовала внешняя, неживая природа. Потом появились первые живые существа. Они обладали лишь свойствами раздражимости и первыми зачатками ощущений. По мере медленного исторического эволюционного развития развивалась и способность ощущения, незаметно эволюционируя и переходя в сознание. Сознание и, следовательно, возможность познания мира, природы возникли только на известной ступени развития. Так ли это? Как естественник, как геолог по образованию я могу только сказать: несомненно так. Но как философ я говорю еще при этом: речь здесь идет о возникновении субъективного сознания. Последнее нисколько не отрицает того, что не было объективного, надживотного, надчеловеческого, природного сознания. Сознания, скажем, в понимании Гегеля.
Таким образом, на более высоком витке мысли материализм не противоречит идеализму. А если так, не лучше ли признать и то, и другое и восхититься их равной способностью к порождению форм жизни. И к порождению различных форм мысли. Есть своя правда в дуализме. Не как идее о двух противоположных самостоятельных началах,- духе и теле, а как в идее о двух взаимопроникающих друг в друга и взаимообусловливающих началах, как одном начале.
* * *
В своих полупогибших записях нахожу наблюдение, возможно, принадлежащее Гёте. А возможно, и не Гёте? Во всяком случае, имя последнего начертано на полях рукописи.
Знания, подобно замкнутой, но живой воде, мало-помалу поднимаются до определенного уровня, говорит этот неизвестный (или известный) мыслитель. Наиболее великие открытия делаются не столько людьми, сколько временем,- вот почему весьма важные дела часто совершались одновременно двумя или же большим числом опытных мыслителей. Вот почему логика науки в определенный период нуждается для реализации некоторых идей именно в таких людях, как мы.
Кто это говорит? Гёте? Не Гёте? Но мне кажется, что так бы мог сказать и я.
А вот еще одна мысль неизвестного происхождения. Речь о фаустианском поиске сверхзнания, благодаря которому человек мог бы творить как сама природа. С одной стороны, это реальное дело, цель научных и художественных экспериментов, с другой - сверхзадача, борьба с Богом, или Дьяволом, требующая непосильных для человека жертв, хотя, может быть, и разрешимая. Во всяком случае, через фигуру ученого, художника, поэта проходят ныне осевые линии жизни. Через их деятельность открываются небывалые возможности человеческого разума. Поэт, художник, делатель истин становится центром кристаллизации и нового потенциала жизни, и нового потенциала смерти. Отсюда - особая тема свободы и ответственности мыслящего человека.
Все это близко мне, поскольку моя верховная идея -борьба с хаосом мира. Впрочем, если быть до конца философом, следует признать, что хаос такая же основа бытия, как и порядок. Порядок возникает из хаоса и безобразия. И, наверное, необходимо выразиться более точно: верховная идея, которой может следовать человек на земле, это обретение им божественности на его пути. А это дело всегда трагическое, поскольку граничит с невозможным. Истинный поэт или философ - это воин, вышедший на поединок с невозможным. Победа невозможна ни на микро, ни на макроуровнях бытия. Она вероятна только тогда, когда художник или мыслитель обретает мощь мегачеловека.
* * *
Порассуждаем вновь о невозможном.
Мы живем в эвклидовом мире. Эвклидов мир - это мир с нулевой кривизной. Все наше воспитание, мировоззрение, все наши привычки, все наши представления о мире начинаются с этого нуля и заканчиваются этим нулем. Лобачевский в первой трети XIX века прорубил окно в мир отрицательной кривизны, во вселенную вогнутых пространств. Риман в последней трети прошлого столетия сделал то же самое, обнаружив и описав мир положительной кривизны, вселенную выпуклых пространств. Конечно, эти "географические" открытия по своей высоте и значимости далеко превзошли открытие Магеллана. Но все ли должные выводы были сделаны из этих открытий?
Наше эвклидово пространство есть, пожалуй, точка соприкосновения, путь, коридор из пространств Лобачевского в пространства Римана.
Важно знать, в каком пространстве находимся мы, наша Вселенная, наша Земля. В двух пространствах сразу мы находиться, видимо, не можем. Мы - или в пространстве Лобачевского, или в пространстве Римана. Но в любом случае, в каких бы пространствах мы ни находились, дверь в другой мир всегда рядом с нами. Мы наподобие насекомого, которое ползает по поверхности шара или вогнутой сферы и не подозревает, что стоит ему прожечь или пробить эту поверхность, как он очутится уже в другом мире - в мире инобытия. Но все дело в том, что у этого насекомого нет сил и возможностей пробить эту дыру. Да если это и случится каким-то роковым образом, произойдет что-то ужасное. Возникнет черная дыра, сквозь которую друг на друга будут глядеть две непонятные друг для друга бездны. Выживет ли насекомое, то бишь человек, на таком гигантском сквозняке?
Что такое весь мир? Вероятно, это бесконечная комбинация миров положительной и отрицательной кривизны, которые заключают в себе друг друга и которые бесконечно переходят друг в друга.
Моя идея - это идея NN-мерного мира.
Современная космология имеет дело с четырехмерным пространством-временем.
И здесь снова разговор упирается в вопрос о метрике.
Одним из фундаментальных постулатов теории относительности Эйнштейна является постоянная скорость света, равная 300 000 км/сек. Но что такое километр? Что такое секунда? Что такое грамм в неэвклидовых пространствах мира? Эти понятия, или эталоны, не постоянные, а переменные величины. Эвклидовы привычки, эвклидово мировоззрение, жалкая эвклидовая метрика - что со всем этим делать мыслителю там, в космосе, в царстве фантастических гиперповерхностей Лобачевского и Римана? Разве поможет этот жалкий инструментарий измерения точно описать реальность там? Как может скорость света быть величиной постоянной в разных частях великого космоса, если мы принимаем как факт теорию кривизны пространства и кривизны времени, неэвклидов характер строения мироздания?
Скорость света постоянна в эвклидовом мире, но не за пределами его.
Теория относительности, на основании которой строятся ныне модели Вселенной, полна глубоких внутренних противоречий. Принцип NN-мерного мира требует новой теории. И нового языка.
Вселенная вселенных - явление чрезвычайно сложное, мы же измеряем его примитивными световыми годами, жалким слепком с погонного метра, вполне представляемыми земными, обыденными условными символами.
Но, вероятно, для невозможной или воображаемой геометрии мира, о которой говорил Лобачевский, для ее описания нужен и какой-то невозможный язык. Вот этого языка сейчас нет, этот язык человечество не создало. И создаст ли его - неизвестно. Если сумеет создать, то перед человечеством откроются невообразимые перспективы, путь в невероятный космос будет открыт; если же нет, то мы с упорством малообразованного маньяка будем бесконечно рисовать красиво исполненные диаграммы, создавать стройные, убедительные теории, завалим себя с головой нагромождением всяких математических уравнений; но все это не будет иметь ничего общего с объективной реальностью как таковой.
Чтобы создать новый научный язык, нужно хотя бы для начала осознать в нем необходимость. Это должен быть какой-то "искусственный" язык, который помогал бы переводу неэвклидовых реальностей в эвклидовы. Может быть, здесь как раз лежат пределы человеческого знания? Есть задачи посильные и существуют, видимо, цели совершенно непосильные. Мы почему-то думаем, что человеку дано все, но, очевидно, есть какие-то пределы, за которые человеческая мысль пробиться не в состоянии. Вполне может быть, что мир познаваем лишь до определенных отметок, а за последней из них находится уже территория принципиально непознаваемого.
Для того, чтобы освоить мир непредставимого, который нам постепенно открывается, нужно обогащение того языка, который мы имеем. Наш словарный запас пока еще очень беден, чтобы всерьез разговаривать с невозможным космосом. И работа по созданию нового научного языка - работа нескольких десятков поколений - займет, вероятно, несколько сотен лет или даже тысячелетие. Пока же мы устремляемся в фантастический мир непредставимого с представляемыми, реально ощущаемыми понятиями метра, градуса, секунды, грамма, тогда как здесь, видимо, нужны понятия функциональные и тоже непредставимые.
Мировые религии за долгие века своей жизни накопили какой-то словарь, определенный запас слов, понятий, определений и дефиниций для постижения Абсолюта. И, возможно, на нынешнем этапе развития человеческой жизни обогащение существующего языка физики должно идти через переработку языка религии. В язык религии, в понятия Бога, Дьявола будет привнесено реальное научное содержание. Не исключено, что язык религии станет в будущем языком науки, поскольку он наиболее разработан и богат по содержанию для описания процессов непредставляемых, для постижения состояний материи, близких к Абсолюту. В будущем наука сольется с религией, но, разумеется, этой последней будет не христианство, не ислам, не иеговизм, не буддизм, не зороастризм и не индуизм. Религией-наукой будущего станет религия-наука Сверхабсолюта, Сверхбога, Сверхматерии. Это будет религия, которой станет поклоняться сверхчеловек. Можно назвать его иначе - мегачеловеком, чтобы не возникало переклички со сверхчеловеком Ницше. Мой человек - человек бесконечный, или богочеловек.
* * *
Еще одно общее замечание.
В космологии ХХ века рассматриваются те или иные конечные модели мироздания как описания всего пространства Вселенной. И никто, пожалуй, не задается вопросом, что одной моделью, одной системой, какой бы сверхизощренной она ни была, здесь, вероятно, не обойтись. Вселенная в ее большом значении - это, видимо, система систем. Бесконечная, неисчислимая система конечномерных систем, каждая из которых включает в себя, в свою очередь, бесконечный порядок бесконечномерных систем - как в области мегамира, так и в микромире. В этой Вселенной нет ни начала, ни конца, ни центра, ни периферии, но вместе с тем она, вероятно, и строго иерархична. Трудно представить этот бесконечный клубок, в котором каждая система включена в такую сверхсистему, которая опять же на новом витке сложности является разделом еще более глобальной системы.
Естественники конца II тысячелетия не дают твердого ответа на вопрос, какова реальная геометрия мира. Но все же склоняются к тому, что это геометрия Римана и Эвклида. А где геометрия Лобачевского? Она - только воображение математиков? Космология ХХ столетия даже не задумывается над соотношением пространств положительной, отрицательной и нулевой кривизны, довольствуясь лишь ассимметричным симбиозом псевдориманова (три координаты пространства и одна координата времени) и эвклидова пространств. Но, видимо, если строить систему моделей Вселенной, в первую очередь надо задуматься о том, как совмещаются, стыкуются между собой все эти три известных типа пространств. Вероятно, каждая из систем мироздания представляет собой совмещение в одной конфигурации или модели выпуклого Риманова пространства и вогнутого пространства Лобачевского, где каждая точка (и в том, и в другом пространстве) имеет в то же время и чисто эвклидовы характеристики. Эвклидов мир - своеобразный коридор между пространством отрицательной кривизны и пространством положительной кривизны. Эвклидова плоскость в равной мере и сразу принадлежит обоим мирам. Через это окно мир отрицательной кривизны смотрит в мир положительной кривизны. И наоборот.
Если здесь вернуться к мерности времени, то очень трудно представить, что во всех этих разнокачественных системах, имеющих совершенно разную кривизну, царствует однонаправленное, однородное время. Вероятней всего, в каждой из систем мироздания есть свое время, со своим присущим ему знаком течения. И больше того, даже в пределах одной модели или одного физического объекта Вселенной время в разных частях этого объекта, очевидно, имеет разные характеристики.
Как победить знанием бесконечности мира, если всегда находиться в шорах одномерного времени? Видимо, в полемике Бергсона, возражавшего Эйнштейну по поводу опространствления им времени, был свой резон. Времени прежде всего нужно вернуть его природу и ввести понятие его кривизны, аналогично понятию кривизны пространства.
Известное положение Оккама, так называемая "бритва Оккама", гласит: "Никогда не вводить никаких понятий или субстанций, без которых можно обойтись". Их надо отрезать бритвой. Но в данном случае необходимо, очевидно, бритву отложить в сторону.
* * *
(В одной из старых тетрадей нахожу свой диалог с Саидом Веелавом. Тетрадь в 1969 году попала в воду, буквы едва различимы и я не сразу соображаю, расшифровывая текст, что С.В.- это тот же Д.В. По-видимому, я нашел оппонента в самом себе, выделив из своей души двойника, полярного по взглядам.
Впрочем, одновременно двустороннее видение мира необходимо философу. Особенно философу, склоняющемуся создать нечто универсальное, соединяющее в себе различные начала.
Кто знает, может быть, это был мой первый подход к теме?)
С.В. И все же я не понимаю вас. Чего вы хотите? У вас словно нет родной земли под ногами, своей Палестины. Вы не исповедуете никакой определенной философии и никакой определенной религии. Не кажется ли вам в таком случае, что вы вообще не существуете? Я думаю, вы полагаете и сами, что ваши слова не являются последним откровением? И ход ваших мыслей, и ваше собственное существование вам самим должны представляться миражом, галлюцинацией. Скептицизм в философии является воззрением самоубийственным. Ведь, в конце концов, можно прийти к заключению, разлагающему само сознание, саму мысль на неуловимые элементы. Человек живет конкретной надеждой. И любая религия, любое направление в философии содержат эту надежду. Убивая ее, вы убиваете человека. Хорошо, я могу допустить: вам не нравится материализм. В этой ветви философского знания чрезвычайно много оттенков. Вас не может удовлетворить ни один из них. Хорошо, согласен. Так исповедуйте в этом случае идеализм. В истории философии и это направление представлено чрезвычайным богатством позиций. На все, мыслимые и немыслимые, вкусы. Но вы гурман, и здесь вам не угодишь. Возьмем религию. Хорошо, допустим, вам не по душе атеизм. Но будьте в таком случае мусульманином или буддистом. Или молитесь Кришне, Иегове, Ормузду либо, наконец, Иисусу! И это не по душе? Так нельзя, человека должны окружать авторитеты. Его ум, его сознание и даже его бессознательная деятельность должны быть на что-то ориентированы. Иначе в хаотической сумятице мыслей и чувств человеку, как виду, не выжить. Именно в целях выживания человек припадает к тому или иному источнику духовной пищи. Вы же отрицаете все!
Д.В. Ну, зачем же перебарщивать? Авторитеты существуют и для меня. Разве их можно поколебать? Я уважаю основателей всех церквей и отцов всех философских учений. На определенной ступени развития человеческой цивилизации, каждый раз в специфических условиях своей эпохи, своего времени все они внесли вклад чрезвычайной важности в становление человека и его представлений о Боге, о смысле бытия. Но что делать, если на дворе конец II - начало III тысячелетия и я родился универсалистом? И мне уже изначально, возможно, на генном уровне, даны универсалистские подходы к жизни? Вы говорите о надежде. Но разве универсализм отрицает такую возможность? Другие упования всей своей жизни связывают с будущим. И это правомерный подход. Одновременно я и не атеист. Но я хотел бы исповедовать все религии сразу, и материализм в том числе. Или какую-то другую, новую, универсальную мегарелигию, в которую все прежние религиозные верования косвенно входили бы в качестве внутренних составляющих. И разве я не вправе оставаться свободным в своих привязанностях именно к такому роду мыслей и чувств? Кто-то любит молоко, другой предпочитает мясо. Третий -вегетарианец и не употребляет ничего, кроме орехов. Также мы отличаемся во вкусах и пристрастиях и по отношению к духовной пище, в частности к разнообразным философским воззрениям. Вы, скажем, предпочитаете философскую пищу строго определенного сорта. Ради Бога, я не буду вас переубеждать. Я отмечу лишь, что в отличие от вас, я всеяден. Всякая ограниченная система, с моей точки зрения, замкнута в самой себе, преходяща, конечна, и нередко не приемлет жизни, которая лежит вне нее. В этой конечности таится ее смерть. Ваш скептицизм по отношению к универсальной жизни, на который, впрочем, вы имеете полное право, с некоторой другой точки зрения не совсем жизнен. Кому-то может прийтись не по нутру ваш принципиальный, но однобокий монизм. Как видите, в некотором скептицизме и некоторой ограниченности воззрений теперь упрекаю вас уже я. В конце концов, говоря вашими же словами, можно прийти к заключению, суживающему само сознание, саму жизнь так энергично и сильно, что ни сознания, ни жизни не станет. Вы говорили убедительно. Но я хотел лишь дать вам понять, что ваша убедительность имеет пределы. Правы вы, прав я, прав еще кто-то третий. Истина всегда локальна, она существует в конкретных, строго данных условиях и определяется временем, пространством. Нет их - нет и ее. Вы берете жизнь, отсекаете какой-нибудь ее кусок и, бросив этот кусок на философский стол, детально анатомируете его. Допустим, вам попалось сердце. Вы, естественно, думаете, что весь мир -это сердце, только и мечтающее о вашей проповеди, только и живущее надеждой на ваш безукоризненный скальпель, который устранит все врожденные пороки жизни и расставит в необходимых местах все точки. Но, отторгнув сердце из тела, вы не замечаете, что уже убили и сердце, и тело. Какому-нибудь другому хирургу от философии достается нога, и он полагает, что весь мир - это гигантская безумная нога, идущая неизвестно куда. Каждый из исследователей, короче говоря, несет в себе субъективную истину; но если всякая истина, добытая людьми, субъективна, ограничена, конечна, то, следовательно, люди лишены объективной истины или обладают ее жалкими крохами. Эти частички истины, которые находятся в наших руках, часто весьма отличаются друг от друга по своей природе и характеру, и поэтому кажутся людям взаимоисключающими друг друга. Знание, в которое вгрызаемся мы, страшит нас своей безграничностью, противоречивостью. Нам хочется сделать его максимально плоским, компактным и более удобным. Мир познаваем, и мир непознаваем. Сознание предшествует бытию, и бытие предшествует сознанию. И вся суть истории человеческой мысли - в бесконечном раскачивании подобного маятника. Бесконечные споры о приоритете того либо другого образа мышления составляют содержание всех школ и школок в философии. Признать же равное право на жизнь как за материей, так и за духовным началом, ибо их постоянное совокупление и есть живое бытие, человеческий ум словно не может. Такой неопределенности он почему-то боится. Истина же - не в крайностях материализма и не в крайностях идеализма, а в их союзе, взаимопроникновении, в их тесном альянсе.
По Канту, человеческий разум, пытаясь познать сущность вещей, неминуемо впадает в неразрешимое противоречие с самим собой. Я уже писал об этом, но вернусь к этому вопросу еще раз. Противоречия известны. Мир конечен во времени и пространстве, и мир бесконечен. Все порождено случайностью, и все порождено необходимостью. Любой тезис так же доказуем, как и любой антитезис. Отсюда Кант делал вывод, что природа разума противоречива. Сущность же вещей, по Канту, не может заключать в себе противоречия. Но так ли это? Не противоречива ли, не дуалистична ли и сама сущность вещей?
Принимая частное за целое, гримасу, исказившую на мгновение лик действительности, за ее высшее выражение, мы ограничиваем себя в познании. Принцип относительности мы признаем, но проводить его до конца человек не решается. Все текуче, неуловимо, относительно. Но жить в этих текучих бесконечностях человеческому разуму трудно, почти невозможно. И мы строим себе дом из абсолютных принципов, незыблемых законов, канонических утверждений. Греясь в стенах дешевых иллюзий, мы пытаемся спрятаться в них от ветра бесконечности. Но принять за основу, что разные причины могут порождать одно следствие или, наоборот, одна причина может стать матерью разных следствий, или, скажем, осознать, что при определенных условиях возможно и непорочное зачатие, монистический плоский, порочный ум филистера не способен. А возможно все. Возможность - это скрытая беременность природы, и когда случай стучится в ее двери, происходит преображение возможности, иногда самой невероятной, в действительность.
С.В. Но, помилуйте, это все же проповедь неопределенности.
Д.В. А вам по-прежнему хочется чего-то определенного?
С.В. Да, хочется. Что же в этом дурного? Когда я прихожу домой, я знаю, что мой письменный стол стоит там, где стоял утром,- у окна, что это - та самая квартира, в которой я живу уже несколько лет, и что женщина, лежащая в постели, это моя жена, а не какая-то посторонняя женщина с безликим, еженощно меняющимся лицом. Я привык к постоянству вещей, предметов, воззрений, лиц. Оно мне необходимо. Оно говорит мне, что я живу, что я существую. Оно связывает меня с жизнью узами родства. Не будь этого постоянства, я оказался бы в чужом, голом и страшном мире, где все неопределенно, где нет закона и права. Необходимость в чем-то постоянном, привычном, разумеется, стесняет меня, ограничивает мою свободу, но только в оковах этой необходимости я счастлив, иначе холодная бесконечность полностью поглотит меня, растворит без остатка в себе. И таково ощущение каждого человека. Разве вы свободны, допустим, от этой необходимости? Единственный путь к абсолютной свободе - путь к смерти. В скользкой петле, в чашке с ядом, которую самоубийца подносит к губам, открывается действительная и вечная свобода. Свобода от жизни. Жизнь есть то, чего не должно было бы быть,- зло. И переход в ничто есть единственное благо жизни, говорит Шопенгауэр. Все в мире - и глупость, и мудрость, и богатство, и нищета, и веселье, и горе - все суета и пустяки. Человек умрет, и ничего не останется. И последнее глупо тоже, говорит Соломон. Но мы живем. Вопреки этой глупости или, напротив, мудрости. И мы будем жить, пока не умрем сами или пока нас не убьют. Значит, все же нам чрезвычайно дорога эта необходимость, которую вы проклинаете, дорога определенность, против которой вы восстаете. И дорого постоянство, которое вы отрицаете! Мы - рабы природы. Первый плач ребенка в ногах роженицы - это плач уже несвободного человека. Но что же в этом страшного? Страшна, напротив, свобода, ваша свобода! То же самое и в отношении к философии. Здесь человек также испытывает потребность в постоянстве. Иначе его жизнь теряет всякий смысл, всякую цель. У кого нет цели и смысла, у того нет родины, матери, своего дома, нет ничего близкого и дорогого. И когда я задаюсь каким-либо серьезным вопросом, мне нужен один ответ. Если вы предлагаете мне свыше десятка возможных вариантов ответа, то вы не отвечаете мне. Вы оставляете меня с тем же сомнением, что и было, с той же растерянностью и болью, с какими я пришел к вам. Именно поэтому мне нужно только одно объяснение мира, единственное. Невозможно одновременно служить Богу и Дьяволу, невозможно принять одновременно идеалистическую и материалистическую расшифровку одного и того же события или понятия.
Д.В. Невозможно или возможно, необходимо или, напротив, нельзя - все это категории долженствования, категории морали. Вы спорите со мной. Но спор ли это? Смею заверить, это был не только ваш монолог, но и мой. Вы говорите, что без определенности, вне постоянства лиц и вещей, короче говоря, вне условных конвенциональных понятий, принятых человеком за истину, ему невозможно, трудно и страшно жить. В мире относительности, в царстве универсализма человек исчезает, уничтожается. Чтобы выжить, нам необходимо укутывать свои души в иллюзии и мифы. Но миф только тогда бывает чарующим и прекрасным, когда в него веришь. Вы хотите подчинить истину категориям долженствования и веры. Между тем ничто из живущего не имеет иной цели, кроме своего существования. И жизнь не имеет иного смысла нигде, а только в самой себе. Природа не знает, что такое человеческая мораль. Она понятия не имеет об этом, одинаково относясь как к человеку, так и к червяку, ползающему в навозе. Универсализм не покушается на эти постулаты. И не лучше ли в таком случае скинуть с себя одежды мифов и выйти к природе голым? Зачем засовывать жизнь в намордники экзистенциалистской, позитивистской, марксистской или какой-либо иной концепции? Одно не стоит другого, все вместе, в единстве, в сращении - это мир, каков он есть.
(Диас Валеев и Саид Веелав - Д.В. и С.В.
Во мне самом бушуют разнополярные начала, мой собственный мозг - порождение бесконечного веера направлений. Но ведь все эти направления и оттенки - мысли об одном? О Едином?).
* * *
В конце шестидесятых годов я хотел написать пьесу о человеке, бросающем вызов существующей системе взглядов. Вот размышления моего героя:
- Поймите, физика представляет собой не набор изолированных друг от друга гипотез, а систему связанных друг с другом положений. Изменение одного из них влечет изменение других. Отсюда следует невозможность сепаратного опровержения отдельных гипотез. Физик никогда не может подвергнуть контролю опыта какую-либо гипотезу в отдельности. Всегда - только целую группу гипотез. И когда опыт оказывается в противоречии с предсказаниями, он может сделать лишь один вывод, а именно тот, что по меньшей мере одна из этих гипотез неприемлема и должна быть изменена. Но как заключить, какая именно гипотеза неверна? Следствием связанности отдельных частей физической теории является то, что при желании ты можешь сохранить любую проверяемую физическую гипотезу, даже в том случае, если она суперочевидно противоречит с данными опыта. Стоит только подкорректировать другие компоненты теории, которые дополняют данную гипотезу. Вот этой корректировкой и занимается физика в течение последних пятидесяти-шестидесяти лет. Она ставит заплаты на заплаты вместо того, чтобы выбросить, скажем, теорию относительности Эйнштейна в мусорный ящик. В основе любой физической картины мира лежат определенные понятия о пространстве и времени. Будущая революция в физике - прежде всего качественное изменение наших пространственно-временных представлений. Там, вовне, находится большой мир, существующий независимо от нас, людей, и стоящий перед нами как огромная вечная загадка. Он доступен, однако, по крайней мере отчасти, нашему восприятию и нашему разуму. Изучение этого мира манит как освобождение. Мысленный охват, в рамках данных нам возможностей, этого внеличностного мира представляется мне, наполовину сознательно, наполовину бессознательно, как высшая цель. Я иду в этот мир в поисках физического описания Бога. И, быть может, мне суждено еще хоть на мгновение увидеть нечто вроде обетованной земли и поверить в реальность своих уравнений. Это не более чем надежда, потому что каждый вариант связан с большими математическими трудностями. Математические мучения держат меня в безжалостных тисках. Единая теория поля, можно сказать, уже закончена мной. Но к ней трудно подойти метафизически и, несмотря на весь затраченный труд, я не могу ее проверить каким-либо способом. Такое положение сохранится на долгие годы. Физики не воспринимают логических и философских аргументов.
А вот реплика его оппонента:
- Ужасно бывает жалко, когда в науку приходит человек как будто бы подходящих данных, но вдруг оказывается замешанным в скандале. К сожалению, вы не заслуживаете снисхождения.
- Мы говорим о физике и давайте отвлечемся от соображений морального характера.
- К великому сожалению, за вами тянется шлейф аморальных поступков по отношению к женщинам, и они стали известны. Вам придется временно уйти со сцены. Возможно, года через три или четыре вы вернете себе свое теперешнее положение. Будем надеяться на это.
- Иными словами, либо я должен уйти из науки, либо мне предназначено стать скромным, терпеливым послушником, дабы добиваться скромных и достойных успехов после долгих лет скучного и добродетельного труда? Третьего пути нет?
- Право на третий путь, то есть на великие открытия, нужно заслужить.
- На днях я читал фантастическую повесть. И знаете, самые фантастические ситуации кажутся мне иногда обыденными по сравнению с теми мгновениями, когда в какой-нибудь наиреальнейшей комнатке, в какой-нибудь темной коммунальной квартире, под ругань соседей и рев воды, спускаемой в общественном туалете, мысль человека, стоящего, возможно, на самом краю безумия, мучительно бьется над проблемами, охватывающими все мироздание, всю историю космоса, весь его смысл, всю его гармонию и дисгармонию, когда кажется, что в этой самой обстановке вот-вот будут решены коренные проблемы, и наиреальнейшая явь начинает просвечивать, а через нее становятся видными космические коллизии. Вот она, атомная бомба,- мозг творческого человека! Чего мы хотим в нашей слепой, безумной жажде узнать, проверить, решить? Это какие-то трагические поиски гармонии. И вы говорите, что мне нужно заслужить право на эти поиски?
- Да. Совершенно верно.
- Я убью вас... Я убью вас, если вы, ничтожный человек и ничтожный ученый, встанете на моем пути к гармонии!
- Вы сами будете уничтожены. Стратегический курс науки определяют не гениальные одиночки. Его определяют могущественные силы. У вас конфликт не со мной. У вас конфликт с силами, стоящими за мной.
- Я готов биться хоть с самим Дьяволом!
...И разве я не бьюсь с Ним тоже?
* * *
...Мир не должен1 действовать на нас, не должен возбуждать наше удивление. И это спокойное безразличие к нему выражает ту же непоколебимость, как и псалом 46,3: "Мы не устрашимся, если даже погибнет весь мир". Всем этим расчищается место для христианского презрения к миру, для христианского положения, что мир суетен.
Непоколебимый дух "мудреца", способствовавший гибели античного мира, испытал внутреннее потрясение, от которого его не мог спасти никакой стоицизм. Дух ранее был огражден от всякого влияния мира, сделался совершенно невосприимчивым к треволнениям его, поднялся выше, не удивлялся ничему, и самим падением мира не был выведен из состояния своей невозмутимости (первый этап, дохристианский).
На самом деле древняя история заканчивается тем, что я начинаю видеть в мире Мою собственность. "Все предано мне Отцом Моим" (Матф., II, 27). Мир перестает быть для Меня всемогущим, далеким, священным. Я -господин мира, Мне принадлежит господство над ним, мир сделался прозаичен, потому божественное исчезает из него: мир - Моя собственность, с которой Я распоряжаюсь так, как Я (т.е. дух) хочу.
Когда Я поднялся до того, что сделался собственником мира, эгоизм совершил первую победу, он победил мир, стал выше его и спрятал под замок приобретения многих веков. Первая ступень господства достигнута (второй этап, условно говоря, христианский).
Но повелитель мира не является еще повелителем своих чувств, мыслей, своей воли; он еще не господин над духом своим, потому что дух еще священен, и христианин, забывший уже мир, не решается еще забыть Бога. Древняя борьба человека (на первом этапе, согласно моей раскладке) была борьбой против мира; средневековая или христианская борьба ведется против себя, духа. Та - против внешнего мира, эта - против внутреннего. Борьба человека в эпоху Средневековья - внутренняя, думающая, размышляющая (происходящая или разворачивающаяся внутри сознания).
Вся мудрость древних, т.е. античных (более ранняя история по Штирнеру, во внимание не берется), заключалась в познании мира, а мудрость новых - в познании Бога. С миром покончили уже язычники, но настало время покончить с собой, с духом, т.е. жить без Бога (здесь, пожалуй, точка отсчета для грядущего - в ХIX и ХХ столетиях - рождения массового атеизма).
Почти две тысячи лет мы трудимся над тем, чтобы низвергнуть святого духа. Многие святыни нам удалось уже вырвать и попрать, но гигантский противник снова восстает, изменив лишь свое имя, свой образ. Дух еще не лишен своей божественности и святости, он еще не свергнут. Правда, он не летает уже в виде голубя над нашими головами, не ублажает одних святых, позволяет простым смертным трогать себя, но дух человечества, т.е. дух "человека", еще чужд и Тебе, и Мне; он еще далеко не наша неограниченная собственность, которой мы могли бы распоряжаться по своему усмотрению. Действительно, случилось только одно, что ясно направило путь постхристианской истории: суть заключается в стремлении очеловечить святой дух, приблизить его к людям. В конце концов, мы стали постигать дух как "дух человечества", и он явился нам более говорящим, доступным, близким в виде "идеи человечества" или "гуманной любви". (Это суть третьего этапа, в течение которого происходит преображение веры христианской, а также мусульманской или какой-либо иной в веру коммунистическую с ее идеей "гуманной любви" к ближнему и далекому. Четвертый этап - это история первых веков грядущего третьего тысячелетия - возможно, явит собой освобождение от всякой веры или, точнее, освобождение от старой веры (христианской, исламской, буддистской и проч.) и наполнение души человека новой верой, более абсолютной по духу и поистине всемирной по распространению. Здесь в моем сознании брезжит великая идея о периодической смене духовных составляющих во всемирной истории человечества. Вероятней всего, идея эта чрезвычайно перспективна для дальнейших разработок).
Но вернемся к тому, о чем размышляет Макс Штирнер в своем "Единственном". Послушный слуга - свободный человек. Какая жестокость, какая бессмыслица! Но таков дух буржуазии, по его мнению, и ее поэт Гёте, и ее философ Гегель сумели всячески разукрасить зависимость субъекта от объекта, повиновение объективному миру. Кто отдается чему-нибудь вполне, тот - свободен.
(В обществе Штирнера человек тоже не обретает свободы, там он подпадает под власть эгоизма других. Насилие общины, церкви, государства, секты, партии над личностью здесь преображается в насилие личности над личностью. Сильный или хитрый порабощает слабого и бесхитростного. Выхода нет. В любой момент своей истории человек вынужден жить в мире насилия. Ибо из материала насилия состоит его собственная природа. Само понятие человеческого "я" пронизано идеей насилия или защиты от него, обороны от него).
Однако не только деньги составляют мою собственность. Каждое мнение мое - Мое, или Моя собственность.
Если идти по предлагаемому обществом пути дальше, то, следовательно, нужно уничтожить каждое особое мнение или сделать его неличным. Личности не подобает иметь свое мнение в новом времени, оно должно перейти на всеобщее, на человека вообще, сделаться этим всеобщим человеческим мнением, совершенно так же, как личная воля переходит к государству и личная собственность - к обществу.
Если останется у меня мое мнение, у меня останется Бог (Бог существует исключительно как мой Бог, как мое мнение, моя вера); следовательно, останутся моя вера, моя религия, мои мысли, мои идеалы. Поэтому впереди должна возникнуть всеобщая человеческая вера, "фанатизм свободы". Он был бы верою, вполне соответствующей "сущности человека", верою разумной, так как только "человек" разумен (я и ты, мы можем быть совершенно неразумны). При этом высшем развитии "свободного человека" (от точки отсчета, когда человек - убежденный слуга) мы станем особенно стараться принципиально побороть эгоизм.
Что же дальше утверждает Макс Штирнер?
Я ничего не имею против свободы, говорит он, но я хочу для тебя больше чем свободы. Ты не только должен освободиться от того, чего ты не хочешь, ты должен иметь то, что ты хочешь; ты должен быть не только свободным, ты должен быть "собственником" свободы. Полное самоотречение - вот свобода от всего; правда, свобода от самоутверждения, от собственного я. Стремление к свободе, к чему-то абсолютному, достойному всякой жертвы, в том числе и великой, лишило нас индивидуальности, оно создало самоотречение (Фихте, русское иночество, скиты, монашество, схимники).
"Освободившись же от греха, вы стали рабами праведников" (Римл., 6,18).
Однако какая разница между свободой и самообособленностью! Можно освободиться от многого, но не от всего, можно остаться без чего-нибудь, но не без всего. Внутренне можно быть свободным от того либо другого, но не от всего.
Напротив, самообособленность - это все мое существо, мое бытие, это я, я сам. Я свободен от того, чем я не связан, я собственник того, чем я владею или что в моей власти. Я принадлежу сам себе всегда, при всяких обстоятельствах, когда я умею иметь себя, а не выбрасывать себя другим. Я не могу истинно желать быть свободным, если я не могу сделать, достичь этого: Я могу желать этого, стремиться к нему потому, что оно остается идеалом, призраком. Оковы действительности натирают на моем теле новые и новые рубцы. Но я все же принадлежу самому себе. (Все это, разумеется, утешения раба, его великая гордыня, пустое маниловское самовозвеличение.) Если я сделался собственностью моего господина, продолжает Штирнер, то исключительно ради меня, ради моей пользы: я не свободен от него, но я выношу его ради моей пользы; правда, его удары обрушиваются на меня, я не свободен от них, но я переношу их ради моей пользы, для того, чтобы обмануть его моим кажущимся терпением, или для того, чтобы не навлечь на себя чего-нибудь худшего моим сопротивлением. (Короче говоря, я всюду самообособлен, я всюду принадлежу сам себе. Если бьют, то, что же, это крайне нужно для меня самого - могут ведь и изувечить. Если опять-таки ставят к стенке и я вижу черный зрачок направленного на меня дула, то и это полезно и хорошо - могли бы повесить или посадить на острый деревянный кол. И зачем мне желать остаться неизбитым или живым, если я не могу сделать, достичь этого. Пусть бьют. Я все равно собственник того, чем я владею. В частности, собственник ударов, обрушивающихся на меня. Таково в утрированно-грубом виде "самоосвобождение" Штирнера. А можно взять и шире -"самоосвобождение" европейского человека. Насколько понятие о свободе российского человека разнятся с таким подходом. Впрочем, зачем шаржировать?) Вот Штирнер сам. Под властью жестокого господина, утверждает он, мое тело не свободно от пыток и кнута; но мои кости, стонущие во время порки, свободны, мои мускулы содрогаются под ударами, и я издаю стоны, потому что стонет тело. Мои вздохи, моя дрожь, однако, показывают еще, что я - у себя, что я принадлежу еще себе. Моя нога, допустим, не свободна от ударов господина, но она - моя, неотделимая от меня. Пусть он оторвет ее от меня и посмотрит, моя ли еще нога в его руках! Нет, это труп ноги! А я - я остался!
Я не могу вылезти из моей кожи, и во всей моей природе, т.е. во мне, заключается мой закон. Но только стоит напомнить о себе, как я впадаю в отчаяние. "Что такое Я?" - спрашивает каждый из нас. Пучина беззакония, беспорядочных стремлений, страстей, желаний, хаос без света, без путеводной звезды. Как могу я получить истинный ответ, если я буду спрашивать себя, не обращая внимания на заповеди Божьи, на голос рассудка, который во время всего хода истории после горького опыта возвел в закон все разумное, все наилучшее? Моя страсть направит меня на самое безумное...
* * *
- Из десятка возможных вариантов ответа вам, чтобы успокоить свою душу, пожалуй, надобен только один, пусть даже он будет ложным. Мне же нужно все десять вариантов, и еще десять, и еще, ибо только все они вместе, будучи представлены в несоединимом единстве, помогут мне познать самого себя и познать мир. Идеальная жизнь, на ваш взгляд, есть жизнь в вере в одну неоспоримую истину, без разума. Не задумывайтесь, не предпринимайте поиски других возможных вариантов, не губите себя сомнениями. Эти заповеди лежат в основании любой религии. Зачем еще что-то искать. Все уже объяснено отцами церкви, основателями вероучения. Только внимательно слушай и беспрекословно повинуйся необходимости, проявленной и изреченной святыми отцами и современной тебе светской властью. По существу же это -низведение человека до степени рабского существования. Животные живут инстинктом. У них нет религии. Есть и размножаться - закон их жизни. Но, собственно, таков и основной закон жизни человека. Литература и искусство, различные формы труда, творчество всех видов, в том числе философское и религиозное, войны, подвиги мысли и любви, бесконечно разнообразные сюжеты, в которые каждый раз по-новому укладывается человеческая жизнь - все это красивые облака, испарения, эманации двух основных первичных инстинктов человеческого существа: питаться и размножаться. Мы живем верой, иллюзиями, созданием из облаков воздушных замков. Одна из иллюзий - наше будущее. Но проходит время, будущее не наступает, мы по-прежнему находимся в настоящем, которого не видим, не хотим замечать. И ничего нет. Жизнь прошла, а человек не видел и не почувствовал ее. Но, в таком случае, существовал ли он? Да, питался и размножался. Не более того. Спасает ли человека слепота? Я не спорю с вами. Я принимаю и вашу цель, и ваше стремление к определенной философии, и вашу веру в определенного Бога. И ваши основные первичные инстинкты: питаться и размножаться. Впрочем, так же, как философию любого другого толка. Как и религию несколько другого оттенка. Наконец, как и первичные инстинкты иного свойства.
- То есть как понять вас? Сегодня вы исповедуете материалистические взгляды, а завтра - идеалистические? А послезавтра вам захочется нарядиться, например, в легкие одеяния интуитивизма?
- Да-да, вы правы. Только увеличьте скорость этих превращений. Представьте, сегодня утром я идеалист, а уже через полчаса, да нет, через двадцать минут, через десять минут или, Боже мой, даже через десять с половиной секунд я - материалист. Сейчас я христианин, а уже через секунду - представьте это - или даже через полсекунды я - мусульманин или буддист.
- Вы издеваетесь надо мной?
- Нет, я - в поисках универсальной философии и универсальной религии. Некоего, если хотите, Супербога, который как бы уже парит и над троичным Богом христианства, и над Аллахом Мухаммеда, и над Иеговой выходцев из Иудеи.
- Это Бог еще более отвлеченный?
- Это система божеств. Я представляю ее как бесконечную прозрачную пирамиду, острие которой вонзается в облака и уходит в непредставимый Космос. Мы, человечество, располагаемся в основании этой пирамиды. Мы - тоже ее неотъемлемая часть.
* * *
...Мы находимся в мире, который есть простая видимость, не имеющая самостоятельного существования, а потому не может быть истинным и ее (этой видимости) познание, ибо познание действительности средствами разума без учета многообразных переплетающихся связей, без принятия во внимание того огромного влияния, которое эти связи оказывают на частное и конечное, искажая, огрубляя действительность, собственно, и не может дать о ней (действительности) никакого верного представления.
Это тезис. С этими мыслями трудно не согласиться. А вот противоположная им ответная реплика, которую тоже не хочется оспаривать. Антитезис можно увидеть во взглядах неореалистической теории имманентности независимого, утверждающей как бы первородство частного в его отношениях с другими вещами, а потому, поскольку вещи не зависят от того, в каких отношениях друг к другу они находятся, правомерен конкретный анализ частного и конечного, ибо только такой анализ может дать истинное знание.
Таким образом, и здесь, как и всюду, мы наблюдаем столкновение полярных крайностей, взаимоисключающих друг друга. С одной стороны, возводятся в абсолют связи действительности, с другой - столь же абсолютно пренебрегают каким-либо значением познания связей для изучения и познания самих вещей. Диалектического средостения между этими полярными взглядами нет. Здесь, да и не только здесь,- примеры такого рода можно отыскать почти на каждой странице философских сборников,- мы снова видим какую-то патологическую любовь человеческого ума, с одной стороны, к отвлеченностям, часто схоластическим, и к умствованиям безотносительно к чему-либо и к кому-либо, так сказать, вне временных и пространственных границ, а с другой стороны, к умствованиям, привязанным к сугубой конкретике, и ни к чему больше. Мир же многообразен, разноречив, пленительно диалектичен. Как поместить его целиком в какую-то логическую схему?
Огромный накопившийся материал, тонкая, почти ювелирная разработка множества отдельных частных вопросов - все это в философской мысли есть. И с избытком. Нет подчас другого - сведения воедино различных философских школ и направлений в некую универсальную философию; именно в этом я вижу будущее развитие человеческой мысли, обнимающей собой мир, в котором все возможно и все имеет место.
- Ну, дорогой мой, это эклектика, нечто вроде винегрета.
- Да-с, уважаемый, люблю, знаете ли, винегрет. Последний вкусен. Должна быть вкусна и универсальная философия всеобщего синтеза. Вы назовете ее, конечно, эклектической. Но на это, признаться, мне наплевать.
- Вы употребляете такой грубый термин?
- Универсальная философия оперирует всеми терминами и понятиями, которые выработаны человечеством. Как тонкими, так и весьма грубыми...
* * *
...Это всего лишь психологический пример того, как по принципу дифференциального исчисления из суммирования бесконечного числа бесконечно малых раздражений слагается иная, более мощная реальность. Так и здесь - из массы бессознательных, смутных представлений рождается одно сознательное и ясное как день. Количество переходит в новое качество.
Гипотеза о бессознательном в жизни, возникшая сначала из метафизических размышлений, явилась шагом к преображению психологии. Рационализм и эмпиризм XVIII века, как и государственно-партийная схоластика ХХ столетия, признавали за действительное в душе только то, что содержалось в ее самосознании. Огромная же, еще малоисследованная область неподсудной разуму стихии бессознательного, считалась и поныне еще считается однополой ограниченностью вне закона.
Бессознательное оказалось в роли гадкого утенка Андерсена. Сначала его не замечали. Потом, вроде бы заметив, стали третировать, бить, клевать, издеваться. Господствовали, как всегда, воззрения недоумков. Но гадкий утенок выжил, выпестованный Зигмундом Фрейдом. В его психоанализе сиротливая, замурзанная, не нужная никому лейбницевская мысль, идея или допущение превратились в великое открытие, взорвав каноны старой психологии.
Лейбниц, конечно, не безгрешен. Строгий детерминизм его монадологии, полнейшая автономность монад и их независимость друг от друга, закон непрерывности и отсутствие скачков в природе, предсуществование души да и многое другое подлежат сейчас, возможно, интеллектуальному пересмотру. Излишни его нападки и на атомистическую теорию, его опровержения ньютоновской гипотезы тяготения, наконец, поход против реальности времени и пространства. В рассуждениях на эти темы он превращается порой в рутинного филистера. Впрочем, это, видимо, необходимая дань времени, тот метафизический предел, преодолеть который ему не удалось даже силой своего гения. Уходя из своей эпохи, он все же не мог совсем порвать с ней. Наследство и тяготило, и было одновременно дорогим, кровно близким. Его монадология не знает еще движения. Она неподвижна, почти статична. Она не одухотворена диалектикой, в ней нет неистовства относительности. Она не объемлет, наконец, всего мира, все мироздание. В ее рассмотрении находится лишь макрокосмос. В силу определенной близорукости своего времени монадология Лейбница не могла, конечно, провести свои выводы до субклеточно-молекулярного уровня или обнять собой мегакосмос. Но эта философия -уже философия синтеза. Пусть еще представленная не на диалектическом уровне.
Среди монад, утверждал он, находятся некоторые, представляющие собой комплекс низших монад с большей ясностью и отчетливостью; в этом комплексе они образуют род центральной монады. При таком отношении низшие монады являются исключительно пассивными, центральная же монада, в сравнении с ними, относительно деятельна, и ее отчетливое представление определяет смутные состояния остальных. Таким образом, центральная монада приобретает относительно низших монад значение субстанции в высшем смысле и, как таковая, образует "субстанциональную связь", соединяющую низшие монады. Читая это положение Лейбница, я подумал: нельзя ли распространить это допущение на взаимоотношения Бога, т.е. некоего высшего сознания, с остальным земным тварным миром? Иными словами, нельзя ли уподобить Бога некой центральной монаде мироздания? Составные тела,- всегда организмы, деятельная жизнь которых и, может быть, смысл сосредоточивается в одной центральной монаде.
Что еще есть интересного в моих старых философских текстах?
Вечные истины не существуют искони в сознании человека, но они также и не проникают в него извне. Они, пожалуй, с самого начала существовали в душе (в латентном состоянии) с той бесконечно малой степенью сознания, которую мы называем бессознательной, и лишь на почве опыта, в котором они еще являются смутными, они поднимаются на ясную высоту сознания. Монада, отражающая Вселенную, т.е., допустим, Бог, носит в себе также и мировые законы. Но человеческая монада сначала так же мало сознает эти законы, как и вообще большую часть Вселенной. Она впервые пытается довести их до ясности, лишь проходя смутные чувственные представления, узнавая, таким образом, то, чем она обладала и владела всегда. Эти мировые законы суть в то же время законы ее собственного мышления, бессознательно применявшиеся ею задолго до того, как ее сознание их узнало.
Отсюда следует, что для того чтобы познать мир, нужно проникать не только в природу, но в равной степени и в себя, скажем, в свое бессознательное "я", то есть заняться расшифровкой содержания бессознательного.
Любопытно совпадение генотипов мышления. Разные эпохи, разные века, но генетически - одна философия синтеза, создаваемая словно одним типом философов. Или одним философом, носящим в разные эпохи разные имена.
Вот эта восходящая линия: Анаксимандр - на стихийно-бессознательном уровне; Телезий, Бруно, Робинэ, Лейбниц, Фехнер - на метафизическом уровне; я, Д.В.,-на диалектическом уровне. А если взять суммарно, то все это - многоуровневая попытка создания универсальной философии синтеза, своего рода философии любви. Таким образом, человечество в лице определенного количества мыслителей и философов в разные века своего существования снова и снова предпринимает как бы некий поход к искомому идеалу философской мысли.
Но вернемся к монадологии Лейбница. И в высших монадах, по нему, присутствуют в латентном состоянии способности низших монад. Таким образом, высшие включают в себя низшие; они и на одном уровне с ними, и неизмеримо выше. Отсюда глубокая связь между различными монадами, это связь однородного с однородным. В человеке представлено сознание, предсознательное, бессознательное. Эти слагаемые можно тоже вообразить как некие монады. Последние (предсознательное и бессознательное) не обладают ни ясностью, ни отчетливостью представлений, но они как бы субстрат сознания, субстрат центральной монады человека.
Отношения монад покоятся на зависимости и независимости друг от друга. Зависимость приводит к детерминизму, независимость - к индетерминизму их деятельности...
* * *
Отрывок из сгоревшей в огне пьесы:
...- Да, практически! Где, где в практике может быть применена твоя система?
- В космосе. Именно там! В атомной физике. Время подтвердит мою правоту. Я только, пожалуй... выскочил раньше, чем следовало. А ваша улыбочка? Я понимаю ее природу. Вы предпочитаете сказать с серьезным видом: дважды два - четыре. Но это может сказать любой.
- А ты утверждаешь, что пять?
- Но вы разберитесь вначале, занимаюсь я фокусами или нет.
- А Эйнштейн занимался?
- Ваш Эйнштейн и сам чувствовал несовершенство своей теории. Ну ладно, поди все к черту! Но как быть: меня отлучают от занятий.
- Дорогой мой! Пороть такую, извини меня, чушь?! Преподносить студентам непроверенные данные... Запомни, здесь не место твоим философическим ухищрениям! Запомни и другое: твоя карьера непосредственно зависит, если угодно, от образа твоих мыслей.
- Каждый должен оставить свой след. То, что я сделал и что до этого было известно вам в отрывках, здесь приведено в систему, положено начало новой теории! И это - главное для меня. Главное содержание моей жизни. Поймите, для меня очень важно опубликование и обнародование этой работы. Обнародование даже перед студентами.
- Все очень понятно, но я не могу рекомендовать эту твою работу в журнал. И не могу позволить пропагандировать ее перед студентами. Это будет дискредитацией имени!
- Чьего имени?
- Естественно, моего.
- Да, вы изменили методы борьбы. Со стороны все выглядит так, как будто вы и не боретесь со мной. Это удобно, согласен. Я больше не опасный противник, которого следует остерегаться. Надо мной издеваются, называя меня безумцем, жалким существом, которому место в сумасшедшем доме. Понятно - образ мыслей не тот! Какой может быть образ мыслей у ученого, превращаемого - еще не превращенного, но превращаемого - в посмешище? Однако должен сказать: я задыхаюсь. Я умираю потому, что не хватает чистого воздуха.
- Чистого воздуха нет нигде. В том числе и в науке. Все политика. Политика и финансы определенных кругов, кланов, сообществ. Этой политике надо соответствовать.
- Я стал математиком. Но даже математика, самая благородная и отвлеченная из наук, как бы она ни была возвышенна, тоже глубоко уходит корнями в землю, на которой мы все живем. Даже математика не заслоняет меня от страданий.
- Ты живой, вот и должен страдать. Ты должен страдать!
- Я должен страдать?
- Ты претендуешь на некую новую теорию. Ты хочешь осчастливить ею весь человеческий мир. И ты хочешь сделать это, то есть по существу поменять сознание людей, без страдания?! Не потратив, не израсходовав души? Ветер никогда не дует истинному ученому в спину. Он всегда дует ему в лицо. А ты хочешь пройти свою дистанцию без этого испытания? Не ощутив ветра, который бьет тебя по глазам, по щекам? Ты кричишь что-то миру, а ветер бьет тебя и бьет! Но вообрази: и будет бить!..
* * *
Вообразите удивление человека, который приходит к себе домой и обнаруживает, что на него смотрят так, словно он совершенно посторонний. Таково же удивление человека, когда он открывает ключом дверь и обнаруживает в квартире постороннюю женщину.
- Кто вы?
- Твоя жена. Почему ты спрашиваешь?
- Жена?!
На улице человек в изумлении подходит к милиционеру и сообщает, что он забыл, кто он такой.
- Я помню только, что обязанность людей в таких мышиных мундирах, как у вас, помогать тем, у кого случилось несчастье. Это правда? Я не ошибаюсь?
Ему говорят:
- Позвольте вам объяснить положение вещей. В критической ситуации вам может быть отказано в помощи, вполне заслуженной, или вдруг будет отложено продвижение, или фонды, необходимые вам для важной работы, "случайно" окажутся отвлечены на что-нибудь другое. Остракизм - это эквивалент изоляции. Вы будете физически присутствовать в жизни, но вы не будете больше ее участником. Вокруг вас установится все возрастающая социальная дистанция. Давление распространится и на тех, кто с вами близок, чтобы заставить и их отойти от вас.
Ему говорят это и вдруг замечают, что он не слышит ни слова. Он погружен в какие-то свои внутренние размышления, откуда ничто не может его извлечь.
Он даже не замечает беременности жены, забывает о своей семье, забывает обо всем, кроме своей всепоглощающей страсти знания.
- Милый мой, ты болен?
- Нет.
- А почему ты так переменился?
- Милая, тебе не понять этого.
- Почему?
- Все смотрят на меня с сочувствием в глазах или недоумением, а я - счастливейший человек в мире.
Он приходит домой под утро, отсутствовав двое суток.
- Где ты был? Мы не нашли тебя ни в лаборатории, ни у знакомых.
- А что тут такого? Нельзя и прогуляться? Мое тело ходит взад и вперед. Но моя душа чужда этим действиям, она остается недвижимой, погруженной в идею, бесчувственной ко всему из-за этой идеи, из-за поисков абсолюта. Ты не знаешь, что я сделал в последние годы? Я шел гигантскими шагами. Подумай только, что если я -я первый - найду, найду... понимаешь, найду!.. Тогда я, человек, буду творить как сама природа, как Бог!
- А станет ли от этого жизнь радостнее? И позволит ли этот самый Бог посягнуть на его права и власть?!
- Посягнуть?
- Да, ты умер для всего. Я вижу, жажда знания в тебе сильнее тебя самого. Приостанови на время свои поиски. Ты уже не можешь любить, Абсолют пожрал твое сердце. Не обрекай свое сердце на бедность.
- Значит, я доставляю тебе горе?
- Я страдаю.
- А знаешь, о чем я мечтаю? О празднествах мысли, о сокровищах духа... И о славе.
- Для себя, да?
- Нет. Для всего человечества. Но, конечно, я - жалкий человек. Я играю жизнью... твоею. Чтобы сохранить тебе счастье, мне нужно убить себя. Но ведь я знаю, знаю - я нахожусь на волосок от Абсолюта.
Проходит семь лет. Он приходит домой.
- Что такое? Почему ты в постели? Что такое здесь происходит?
- Происходит вот что! Ваша жена умирает, и ее убили вы!
- Ты умираешь, и я тебя убил? Что говорит этот человек?
- Прости меня. Соседи зачем-то вызвали "Скорую помощь", но я действительно умираю.
- Что произошло?
- Я не упрекаю тебя ни в чем. Ты дал мне много, слишком много счастья. Я не могла вынести сравнения между началом нашей с тобой жизни, такой полной, и последними годами, когда ты всецело ушел в себя или в мир, и жизнь моя сделалась такой опустошенной и лишенной любви. А когда умер наш сын... Уже семь с лишним лет ты мертв для любви, для семьи. И я ухожу из мира вовремя, у нас давно уже нет никакой общей жизни, ты таишь от меня свои мысли, свои поступки. Болезнь моя длится уже давно, но ты ничего не замечал. Меня потрясло... ты проводил какой-то опыт и даже не пришел на похороны собственного сына. Что будет с тобою? Теперь я обязана сказать тебе правду. Умирающие дальнозорки. Я не знаю, что отныне будет противовесом проклятой страсти, на которой ты построил свою жизнь. Ты ничего не добьешься, кроме позора для себя. Я-то в тебя верила. Я знаю, что ты велик, но для толпы гениальность подобна безумию. Слава - солнце мертвых. У великого человека не должно быть ни жены, ни детей. Ступай теперь в одиночестве. Твои добродетели не те, что у всех, ты принадлежишь всему миру и не можешь принадлежать ни жене, ни семье. Возле тебя сохнет земля, как возле большого дерева. Я ждала этого последнего дня, чтобы высказать тебе мои ужасные мысли.
- Я истощил силы в бесплодных попытках, я устал от борьбы с гигантской проблемой, впал в отчаяние, обречен на безвестность, но я - на волосок от Абсолюта.
- А я - на волосок от смерти. Мы оба - на волоске, который вот-вот оборвется.
...Почему меня так привлекает образ одержимого безумной страстью человека? Почему я снова и снова возвращаюсь к нему? Возможно, вирус какого-то безумия находится во мне самом?
Я тоже пребываю в поисках некоего Абсолюта. Абсолюта философской мысли. Абсолюта религиозной идеи. Абсолюта любви.
Боги язычества, индуизма, зороастризма, иеговизма, христианства, ислама неабсолютны. И мной уже давно владеет идея Абсолютного Бога. Религия человечества, которая явится в жизнь завтра, будет, вероятно, религией Абсолютного Бога.
Я пытаюсь создать пьесу о великом безвестном безумце, который на волосок от Абсолюта. Быть может, я пытаюсь воссоздать образ своего двойника?
И я - на волоске от Абсолюта. Но не суждено ли мне всегда пребывать на таком расстоянии от него?
* * *
...Бергсон приходит к следующей мысли: "Воспринимать влияния всех точек, всех тел - такова судьба материального предмета". В противовес этому особенностью восприятия "органических" существ является выбор.
Небезынтересны его размышления в целом и относительно того, что называется органической ветвью мироздания, а именно размышления о сопряженности сознания какой-либо особи и ее подвижности в пространстве.
Животное, не умея усваивать углерод и азот непосредственно, впрямую, говорит он, вынуждено искать в качестве пищи растения, уже усвоившие эти элементы, или же вонзать свои клыки в своего же собрата по жизни, заимствовавшего их у растительного царства. Поэтому способность движения животному необходима как воздух. Начиная с амебы, простирающей куда попало свои отростки, чтобы ловить органические существа, рассеянные в капле воды, и кончая высшими животными, хотя бы человеком, животная жизнь в своем общем естестве характеризуется подвижностью в пространстве. Уже в самой первобытной форме она представляет собой комочек протоплазмы, обернутой только тоненькой белковой плевой, которая оставляет ей полную свободу изменять как угодно свою форму и двигаться. Растительная же клетка, наоборот, окружена целлюлозной оболочкой, обрекающей ее на неподвижность.
Но подвижность и неподвижность, считает Бергсон, только поверхностные признаки еще более глубоких тенденций. Очевидно, существует зависимость между подвижностью и сознанием. Сознание высших организмов требует, видимо, наличия известного мозгового аппарата. И чем подвижнее существо, тем более развит этот аппарат. Чем больше развивается нервная система, чем многочисленнее и точнее движения, между которыми ей приходится выбирать, тем ярче связанное с ней сознание. Но ни подвижность в пространстве, ни дар выбора и ни их следствие - сознание - не предполагают, конечно, нервной системы, как какого-то необходимого условия, ибо она только направляет по определенным каналам и доводит до более высокой степени интенсивности первоначальную неопределенную активность, рассеянную в массе органического вещества. Чем ниже мы опустимся в ряд животных, тем все проще и независимее друг от друга будут становиться нервные центры, и, наконец, нервные элементы исчезнут совсем, потерявшись в общей массе недифференцированного организма. Кстати, человеческие общества разных форм и внутренних организаций можно уподобить живым существам разных степеней подвижности и развития. Чем больше в обществе нервных центров, взаимозависимых друг от друга и от некоего высшего нервного узла, тем оно свободнее и более готово к дальнейшей эволюции. На земле существует много народов, словно задержавшихся в развитии - с архаичными или не совсем адекватными концу II - начала III тысячелетия формами самоорганизации и свободы. Но вернемся к живым существам. В какой-то мере столь же нелепо отказывать животному в сознании, полагает Бергсон, если у него нет мозга, как и считать какую-нибудь амебу способной питаться манной небесной, поскольку у нее не нащупывается ничего похожего на нормальный желудок. В действительности нервная система, как и все другое, произошла от разделения труда - она не создает новых отправлений в организме. Она только доводит их, отшлифовывает до более высокой степени интенсивности и точности, придавая им форму обдуманного и самопроизвольного действия.
Самый скромный организм, считает философ (парадоксы парадоксами, но точность точностью), сознателен в той мере, в какой он движется свободно. Это, кстати, любопытное наблюдение. Люди обладают различными степенями свободы. Чем свободнее человек в своих действиях и в своем мышлении, тем он более развит.
Но что такое при этом сознание? Причина движения или его следствие? С одной стороны, как бы и причина, поскольку направляет движение. С другой же, следствие, ибо поддерживается двигательной активностью, а как только она исчезает, сознание атрофируется или, вернее, засыпает. Что касается растений, то у них, видимо, направляющей воле животного соответствует стремление преломлять энергию солнечных лучей, чувствительности животного - своеобразная впечатлительность хлорофилла к свету. И если нервная система у нас представляет собой нечто вроде посредника между ощущениями и волей, то "нервной системой" растения является, вероятно, механизм, служащий посредником между чувствительностью хлорофилла к свету и производством крахмала.
Природа всюду говорит об одном и том же, но говорит всегда, с блеском владея множеством языков. Она разно- и многоязычна. Высшие формы духовного мира и низшие проявления материи суть лишь крайние звенья одной и той же цепи. Собственно все, о чем только что говорилось, является грубой обработкой этой элементарной мысли. В принципе нет никакой разницы между молекулой воздуха, цветком ромашки на лугу, какой-нибудь амебой или курицей, клюющей зерно, рассыпанное на земле. Как нет никакого принципиального различия между той же курицей и зерном. И мало того, и землей, по которой эта клушка ходит. И даже мной, который в эту секунду оглушен этой мыслью. Мир един. И философия, вскрывающая сущность этого мира, тоже должна быть единой. Единое включает в себя многое. Многое развивается, оно находится в движении, оно подвержено регрессу и эволюции. Развивающееся многое развивает и единое и, возможно, не меняя принципиально его внутренней природы, постепенно меняет его внешний облик. Философия Единого, или универсальная философия синтеза, к которой я испытываю неодолимое влечение, должна включать в себя, таким образом, многое, т.е. все существующие и существовавшие философские течения, как свои естественные органические составные части, но в тех формах, размерах, пропорциях и качественных состояниях, которые диктуются целостностью единого. Таким образом, искомая мной абсолютная философия есть некая сложная иерархическая, постоянно развивающаяся система, не имеющая как бы конца. Поскольку Единое включает многое, а различные части многого есть величины качественно и количественно меняющиеся, то Единое, или в данном случае единая философия, есть некий Абсолют, находящийся в состоянии динамического кипения. Статика этому Абсолюту противопоказана.
Подобно этому и Бога, вероятно, можно представить в виде некоего Абсолюта с постоянно меняющимися характеристиками. Именно поэтому у Него - бессчетное количество имен и бесчисленное количество определений, каждое из которых в такой же степени истинно, как и неистинно.
* * *
Связывать проблемы разного характера мостами аналогий и параллелей небесполезно. Так устанавливается единство мироздания. Именно в аналогиях выступает нагая и единая всюду первосуть природы. О чем я хочу сказать в этом эссе? О бесконечности проявлений психического во Вселенной, о его объективном существовании не только в нас, но и всюду вовне - в дереве, растущем за окном, в тонкой травинке, в том, что мы уверенно называем косной мертвой материей, в Боге. Психическое, видимо, объективно существует в различных формах, моделях, вариантах, способах, которые мы еще пока не можем распознать, увидеть, услышать, почувствовать. И мы не будем чувствовать его до тех пор, пока будем привносить в природу формальный язык человеческого сознания и искать его там. Все сущее кричит о своем существовании на своем языке. И надо учиться разговаривать на нем. Для нас же до сих пор действительно и значимо лишь то, что дано нам из рук в руки, что непосредственно теребит наши чувства. И здесь нам в какой-то мере должны помочь аналогии. Ведь тот факт, что есть видимый свет, не ставит под сомнение существование ультрафиолетовых и инфракрасных лучей. Точно так же факт существования человеческой формы сознания, известной нам непосредственно, не должен ставить под сомнение вполне вероятную возможность существования в мире, в котором мы живем, иных форм сознания, в том числе совершенно непредставимых и экзотичных. Более того, мне кажется, что мы стоим на пороге того момента, когда эти экзотические и невероятные формы сознания войдут в наше сознание как некая уже неоспоримая реальность Вопрос в том, выдержим ли мы подобную конкуренцию, не явится ли такая легализация чуждых нам форм сознания концом человечества? Но вероятен и другой исход: подобное сосуществование различных, разноприродных форм и моделей сознания или, по-другому, разноприродных способов самоорганизации жизни явится началом новой истории Земли. До сего времени двигателем эволюции на Земле был человек, но с какой-то определенной точки отсчета им может стать иная форма сознания. Или человек в совокупности с чем-то другим.
* * *
Могущественный порядок физических законов возникает из атомной и молекулярной неупорядоченности, из полного беззакония. Отдельные атомы всегда участвуют в пляске святого Витта. Тепловое движение противостоит их упорядоченному поведению и не позволяет отнести к какому бы то ни было распознаваемому закону события, происходящие между малыми количествами атомов. Только в действиях "масс" атомов статистические законы начинают жить и контролировать поведение этих объединений с точностью, возрастающей с увеличением числа участников событий. Статистический тип закона, контролирующий процессы большого масштаба, считает Эрвин Шредингер, как бы создается из "динамических" законов, которые, по-видимому, управляют событиями малого масштаба, например, взаимодействием единичных атомов и молекул. Господство случайности, беззакония, индетерминированности сменяется в макромире господством необходимости, строгого детерминизма.
Если взять кварцевую трубку, наполненную кислородом, и поместить ее в магнитное поле, то сила поля будет стремиться причесать все молекулы как бы в одном направлении. Единичные молекулы кислорода непрерывно изменяют свою ориентацию; они подвержены действию теплового движения, влиянию различных случайностей, но в среднем благодаря их огромному количеству возникает постоянное небольшое преобладание ориентации молекул в направлении поля. Это пример чисто статистического закона в физике. Случайность, прошедшая крещение в статистике, становится закономерной необходимостью.
Подобное же можно наблюдать и в человеческом обществе. Легкое, почти даже незаметное присутствие, а значит, и воздействие какой-либо идеологии или религии в конечном счете ощутимо меняет ориентацию людских масс. Вчера еще верующие в Христа или Аллаха, сегодня они могут стать безбожниками и атеистами, а завтра так же легко и незаметно станут последователями любой другой укоренившейся социальной или религиозной доктрины. Человечество вполне может уверовать в какого-то новоявленного Мессию и некоего нового Супербога, если появится мощный и стабильный источник излучения новых религиозных идей. Поведение единичных людей мало чем отличается от поведения молекул кислорода в кварцевой трубке, на которые воздействует магнитное поле. Или поведения молекул перманганата калия, если мы бросим в банку с водой несколько кроваво-черных кристалликов марганцовки. Движение отдельной молекулы непредсказуемо. Движение масс молекул предсказуемо с достаточной степенью точности.
Иначе говоря, материя, по словам Шредингера, должна обладать некоей массой для того, чтобы наслаждаться благоденствием вполне точных законов как в своей жизни, так и при взаимодействии с внешним миром. В противном случае количество участвующих элементов слишком мало, чтобы эволюция процесса была как-то предсказуема.
Благоденствие точных законов наблюдается в классической механике Ньютона. Но этого благоденствия нет в волновой механике того же Шредингера. В физике элементарных частиц. Там господствует слишком большая неточность и случайность, т.е. беззаконие. В микрофизике (как и в микрофизике человеческих страстей, не объятых обручем государственных или общественных структур) из тоталитарного царства детерминизма мы низвергаемся в анархию индетерминизма; в объективном все более и более преобладает субъективное, и это субъективное становится все более агрессивным и самодовлеющим. Высказывания о возможностях и тенденциях объединяются с высказыванием о нашем знании факта, причем, чего больше в этих высказываниях - знания или догадок, неизвестно. И прав Гейзенберг: все выглядит так, будто мы ввели субъективный элемент в теорию.
К этой же категории явлений, подобных взаимоотношениям объективного и субъективного, относятся и понятия непрерывного и дискретного. Черты дискретности, выразившиеся в отсутствии промежуточных ступеней между двумя соседними энергетическими уровнями в атомной структуре или же промежуточных форм между материнскими особями и дочерними в так называемой органической структуре, были обнаружены в природе сравнительно недавно. В физике прерывистость названа квантовым скачком, в биологии - мутацией, в социальной жизни человечества - революцией. Своим происхождением мутации обязаны своего рода квантовым скачкам в генных молекулах, и мутационная теория или теория революций в жизни человечества это, говоря фигурально, та же квантовая теория, но в биологии и социологии. Многоатомные структуры, те структуры, с которыми мы имеем дело в повседневном опыте, изменяют свою энергию непрерывно. Стакан горячего чая, постепенно остывающий на письменном столе рядом с мной - пример такой непрерывности. Мы сжились с этим опытом, свыклись с непрерывной реальностью, ибо она окружает нас повсюду. Но микровселенная дышит иным кислородом. Система, имеющая размер атомного порядка, ведет себя иначе. Она не знает понятия "непрерывности", так же как не знает понятий абсолютной "объективности" или "детерминированности". По самому своему существу атомные системы могут находиться в состояниях, отличающихся только дискретными количествами энергии.
Кстати, в понятиях не только непрерывности, но и дискретности могут описываться и живые, или нервные системы. Скажем, человек как некая психическая система может пребывать и в непрерывном, и в дискретном состояниях. Он может быть и узнаваем, т.е. непрерывен, и неузнаваем, т.е. дискретен.
Если это так, то понятия "непрерывности" и "дискретности" применимы и к такой категории или форме сознания, как Бог. Иными словами, Бог это не только некое большое сознание (описание Бога с позиций непрерывности), но и какое-то другое или иное сознание (с точки зрения дискретности).
Вероятно, понятия объективного и субъективного, детерминированного и индетерминированного, непрерывного и дискретного в одинаковой степени необходимы метафизике для описания как физического мира, так и его духовной составляющей. Ограничиваться только какими-нибудь одними категориями, как это делают различные течения существующей философии, значит глядеть на бытие одним глазом. Однозначно описывать мир нельзя, это будет нелепая фантастическая модель мира, ничего общего не имеющая с оригиналом.
Природа мироздания, как и природа Бога (в моем понимании божественность - это неотъемлемое свойство мироздания), двояки, и потому их описания нуждаются как в непрерывных, так и в дискретных понятиях. Как в объективных, так и субъективных. Как в детерминированных, так и в индетерминированных.
Решение проблемы сочетания несочетаемого - это динамичная, каждое мгновение пульсирующая вспышками антитеза, это живая подвижная диалектика взаимодействия.
Скажем, поведение отдельного человека, изолированного от всех влияний и предоставленного лишь своей воле, абсолютно непредвидимо. Но там, где орудуют миллионы, где надо оперировать не арифметикой начальных классов, а статистикой, говорить о какой-нибудь свободе не приходится, здесь властвует предопределенность. Внутренняя свобода и внешняя необходимость, эти два великих скульптора, вырезают резцом, выковывают молотом образ человека. Всякий раз он разный.
И таков же образ Бога. Он тоже всякий раз разный. Одним он предстает в воззрениях индуистов, другим - в представлениях зороастрийцев, третьим, четвертым, пятым - в видениях иеговистов, христиан, мусульман. Но и внутри этих больших религиозных образований, жизнь которых длится века и даже тысячелетия, представление о Боге дробится на части: у христиан - православные, католические, протестантские, у мусульман - шиитские, суннитские... А сколько существует сект, мелких и крупных. Их даже не десятки, а сотни. Все это - свидетельства неустанного поиска людьми некоего последнего, единственного и, конечно, истинного представления о Боге. Разумеется, этот поиск Бога бесконечен. И ограничивать этот совокупный результат поиска шестью основными церквями и их подвидами в облике многочисленных легальных и нелегальных ересей неразумно. Лично меня существующие в человеческой истории представления о Боге христианского, мусульманского или какого-либо иного толка не удовлетворяют. Они кажутся мне устаревшими, в чем-то наивными, не вдохновляющими на брак с Абсолютом.
Однако закономерно возникнет новая великая седьмая церковь. Возможно, в ХХ или в XXI веке я буду являться ее единственным прихожанином. А, может быть, нас - уже несколько человек, правда, мы разрознены, мы замурованы в толще иноверцев. Но мы существуем, и мы - уже реальная, но пока еще невидимая церковь будущего.
Первый храм новой великой церкви на Земле - мозг человека, в котором вдруг (откуда возникает это "вдруг"?) рождаются новые представления о Боге. И где появляются эти представления? Первое, слабое - в двухэтажном доме-бараке на улице Центральной в поселке Одрабаш в Горной Шории. Второе, более явственное и ослепительное - на стыке Европы и Азии, в древней Казани, в одноэтажном деревянном маленьком доме дореволюционной постройки, стоящем на углу старой полудеревенской улицы Гражданской и старой полугородской улицы Фатиха Карима. Письменный стол стоит у окна с раскрытой узкой форточкой, за моей спиной - печь, широкая кровать, справа - деревянная перегородка; за ней возвышается огромный нелепый черный шкаф и маленький столик с чадящей керосинкой. Чайник кипит, и его уже пора снять с огня. Из соседней комнаты доносятся крики детей. Суббота, двор в снегу и во мраке рано надвинувшегося темного вечера.
- Чему ты улыбаешься? - спрашивает жена.
- Сегодня исторический день. В представлении человека еще раз, но уже абсолютно четко возникла новая интерпретация Бога,- говорю я.- Давай назовем его Абсолютным Богом, или Супербогом. Или Сверхбогом.
- Ты - сумасшедший.
- Да. Если об этом узнает кто-нибудь посторонний и поделится этими сведениями с теми, кому знать об этом вовсе не следует, я - кандидат в психушку. Поэтому пусть это будет пока нашей глубокой тайной. Никому ведь и в голову не придет, что мы - обладатели некоей великой тайны. И прихожане абсолютно новой церкви...
* * *
Бог - традиционное наименование чистого сознания - не что-то трансцедентное, отделившееся, обособленное от природы. Это не дух, витающий над ней. Это неотъемлемое свойство материи. Сознание разлито в природе. Природа пропитана, пронизана Богом, хотя присутствие его для обычного взгляда незаметно. Это то бессознательное, что есть в материи, в нас. Познавая себя, познавая бессознательное, мы познаем и Бога, ту сущность, что являем и мы, частицы Бога.
Бог существует в нас, в предметах, в явлениях, в процессах. Он и хаос, и порядок. И свет, и тьма. И мы соединяем свою свободу и несвободу в Боге.
* * *
Согласно концепции Упанишад, мир, вселенная представляет собой единое духовное целое, неделимое, не состоящее из частей, вечное и неизменное, не поддающееся определению. Это - беспредпосылочная сущность, имеющая объективно-субъективный характер. Как объективная космическая основа бытия она именуется Брахманом. В то же время, являясь субъектом познания, всеобщим перманентным Я, рассеянным в душах людей, называется Атманом.
У древних индусов, таким образом, Бог как объект -это Брахман. Как субъект познания - Атман. Брахман-Атман содержит в себе все деяния, все желания, все запахи, все вкусы, охватывает все сущее, и при том Он -"безгласный, безразличный, неизменный".
Изменению подвергается только порожденное, появляющееся внутри целого, существующее некоторое время, не выходя за его пределы, а затем как бы снова растворяющееся в нем. Мир вещей един с Брахманом и в то же время противоположен ему. Противоположность их относительна, единство абсолютно. Противоположность заключается в том, что Брахман бесконечен, природа конечна, Брахман вечен, природа преходяща, Брахман неизменен, неподвижен, природа изменчива, Брахман существует вне времени и пространства и не подчиняется действию необходимости, явления природы развиваются в пространстве и времени и строго детерминированы. Брахман считается высшей ценностью, или абсолютной реальностью, он заполняет собой все существующее. Природа относительно реальна, она есть майя, иллюзия, вследствие того что она не имеет самостоятельного, отдельного от Брахмана существования и в силу своей изменчивости не обладает вечностью.
Любопытно, первые после бесконечной по времени эпохи многобожия религиозные представления людей о едином Боге, в данном случае Брахмане-Атмане, пожалуй, наиболее близки седьмой концепции Бога. В этих представлениях нет ничего антропоморфного. Наверное, еще в зороастризме, зародившемся на земле как течение религиозной мысли чуть позднее, отсутствует эта особенность, но позже черты антропоморфности выявляются все резче и назойливей. Иегова злобен и мстителен, как человек. Аллах расточает свои угрозы почти в каждой суре Корана, он несдержан и тщеславен, как несдержанны и тщеславны бываем мы, люди. Бог-Сын у христиан вообще представляет собой уже человеческую ипостась. У буддистов роль Божества исполняет принц Сидхартха, наименованный Буддой. Похоже, религиозные представления в рамках единобожия совершают в истории некий кругооборот. Продолжительность цикла насчитывает почти три тысячи лет.
Все возможно и вероятно.
За тысячу лет до новой эры на Земле родились представления о Брахмане-Атмане. И почему бы в начале третьего тысячелетия новой эры не родиться представлениям о Боге-Дьяволе?
В Упанишадах говорится, что Брахман никак не может быть определен, он - "не это, не это, не это...". И также нельзя будет постичь как что-то конкретное или олицетворенное Бога-Дьявола, без знака и формы, но являющего собой неразделенность форм и не конкретизируемого никакими антропоморфными качествами.
Понятие Бога, воспроизводящее те или иные человеческие нравственные качества, наказывающего и награждающего поклоняющихся ему, будет сочтено примитивным.
А, может быть, не будет? Ведь массе людей нужно как раз именно примитивное! Нужен Некто, кто бы наказывал и награждал. Человек создает Бога по образу и подобию своему, он не потерпит Бога, отличного от него по своей внутренней природе. Что тогда делать тебе на Земле, пророк с улицы Гражданской?! Не преждевременно ли ты явился в этот мир?
* * *
По Тейяру де Шардену, начиная с расплывчатых контуров молодой Земли, мы беспрерывно прослеживаем последовательные стадии одного и того же великого процесса. Под геохимическими, геотектоническими, геобиологическими пульсациями всегда можно узнать один и тот же глубинный процесс - тот, который, материализовавшись в первых клетках, продолжается в созидании нервных систем. Геогенез переходит в биогенез, который в конечном счете не что иное как психогенез. Последний привел нас к человеку. Теперь психогенез стушевывается, он сменяется и поглощается более высоким назначением - вначале зарождением, затем последующим развитием духа, ноогенезом.
Эволюция - это восхождение к сознанию. Так считает Тейяр. На мой же взгляд, эволюция есть прежде всего изменение, последовательное и закономерное, с каким угодно знаком движения. Как в сторону восхождения к большему сознанию и сознанию вообще, так и в сторону нисхождения. Мировые процессы не знают морали. Тенденции восхождения к сознанию где-то противостоит не менее мощная тенденция "рассознанивания" материи. Где-то Вселенная расширяется, а где-то она сжимается. Регресс, упадок, распад, разложение, хаос столь же необходимы мирозданию, как и прогресс, рост, воссоединение, порядок. Железный закон мировых пульсаций царит во Вселенной. И ему, вероятно, соответствует закон постоянства в универсуме количества сознания-материи. Бог-Дьявол также, очевидно, не есть некая постоянная величина. Это - свойство материи, возможно, постоянно находящееся в состоянии эволюции. Состояние Бога-Дьявола эволюционирует в состояние Дьявола-Бога, а состояние Дьявола-Бога перетекает в состояние Бога-Дьявола.
В природе, по Тейяру, нет рубежа, отмечающего начало жизни. Минеральный мир и одушевленный мир -два антагонистических создания, если их рассматривать грубо, в их крайних формах, применяя обычный масштаб наших человеческих организмов. Но они предстают как единая, постепенно расплывающаяся масса, если применить масштаб микроскопического и еще ниже - бесконечного малого. Не стираются ли на этих глубинах все различия? На уровне одноклеточных существ нет более четкой грани между животными и растениями. И все более исчезает определенный барьер между "живой" протоплазмой и "мертвыми" белками на уровне очень крупных молекулярных соединений. Ниже определенного уровня глубины и размельчания самые привычные свойства наших тел (свет, цвет, теплота, непроницаемость, масса) теряют свой смысл. Фактически наш чувственный опыт конденсируется, плавая на поверхности чего-то бесчисленного и неопределимого. Т.е. неопределим и неуловим субстрат осязаемого и чувствуемого - материя. А разве определимы, чувственно обнаруживаемы такие состояния мирового сознания, как Бог или Дьявол? Разве расщепляема в нашем собственном сознании граница между ними? Нам кажется, что мы взываем к Богу, а оказывается, обращаемся к Дьяволу! Нам представляется, что мы проклинаем Дьявола, а на самом деле в этот момент мы молимся Богу! Так где прогресс и где регресс, где эволюция и где ее контртенденция?
* * *
- Высшие формы духовного мира и низшие проявления материи суть лишь крайние звенья одной и той же цепи, звенья, соединенные всевозможными переходными формами.
Эта фраза не моя, а бергсоновская, но когда она лежит перед глазами, вырванная из контекста, освобожденная от среды, в которой существовала прежде, она становится моей, ибо несет в себе печать и моей мысли. И в этом отношении у Анри Бергсона можно найти немало прекрасного.
- Чем дальше развивается физика, тем больше она сводит на нет индивидуальность тел и даже частиц тел, на которые их когда-то разлагало научное воображение. Тела и частицы стремятся раствориться в мировом взаимодействии.
Последнее замечание очень важно: тела и частицы стремятся раствориться в мировом взаимодействии... Тела и частицы стремятся раствориться в мировом взаимодействии...
Здесь квинтэссенция той великой идеи, что в мире нет ничего, кроме движения. Что движение есть основа мироздания.
Физика учит нас тому, что все части Вселенной действуют друг на друга, что все - и какая-нибудь молекула воздуха, и малейшая частица солнца или планеты -подчиняется мировым законам: притяжению, отталкиванию со стороны всех остальных молекул, что, иначе говоря, каждая часть вселенной "чувствует". Воспринимает присутствие и влияние всего остального мира. Каждая монада, говорил Лейбниц, есть зеркало Вселенной...
Далее текст обрывается. Край бумаги, на которой он запечатлен, обожжен. Следы огня. Но, быть может, все уже сказано?
* * *
Джордано Бруно, 1584 год. Его очерк Вселенной:
- Да, вселенная едина, бесконечна, неподвижна. Едина, говорю я, абсолютная возможность, едина действительность, едина форма или душа, едина материя или тело, едина вещь, едино сущее, едино величайшее и наилучшее. Она, вселенная, никоим образом не может быть охвачена и поэтому неисчислима и беспредельна, а тем самым бесконечна и безгранична и, следовательно, неподвижна. Она не движется в пространстве, ибо ничего не имеет вне себя, куда бы могла переместиться, ввиду того, что она является всем. Она не рождается, ибо нет другого бытия, которого она могла бы желать и ожидать, так как она обладает всем бытием. Она не уничтожается, ибо нет другой вещи, в которую она могла бы превратиться, так как она является всякой вещью. Она не может уменьшиться или увеличиться, так как она бесконечна. Как ничего нельзя к ней прибавить, так ничего нельзя от нее отнять, потому что бесконечное не имеет частей, с чем либо соизмеримых. Она не изменяется в другое расположение, ибо не имеет ничего внешнего, от чего могла бы что-либо потерпеть и благодаря чему пришла бы в возбужденное состояние. Кроме того, так как она в своем бытии заключает все противоположности в единстве и согласии и не может иметь никакой склонности к другому и новому бытию или даже к какому-нибудь другому модусу бытия, она не может быть подвержена изменению в отношении какого-либо свойства и не может иметь ничего противоположного или отличного в качестве причины своего изменения, ибо в ней всякая вещь согласна. Она не материя, ибо не имеет фигуры и не может ее иметь, она бесконечна и беспредельна. Она не форма, ибо не формирует и не образует другого ввиду того, что она есть все, есть величайшее, есть единое, есть вселенная. Она неизмерима и не является мерою. Она не охватывает себя, ибо не больше себя, она не охватывает собою, ибо не меньше себя. Она не приравнивается, ибо не есть одно и другое, но одно и то же. Будучи одним и тем же, она не имеет бытия и еще бытия, и так как не имеет бытия и еще бытия, то не имеет части и еще части; и вследствие того, что не имеет части и еще части, она не сложна. Она является пределом; она в такой степени является формой, что не является формой; в такой степени материей, что не является материей, в такой степени - душою, что не является душою, ибо она есть все безразличие, и потому она едина, вселенная едина...
Этот монолог - монолог влюбленного, обращенный к единственной возлюбленной в мире - к Вселенной. Когда я читаю его, я не могу от него оторваться. Дело не в том, что я согласен или не согласен с отдельными его положениями. Меня покоряет сила страсти. Я словно присутствую при акте единения философа с мировой душой.
Чего не хватает в сочинениях современных мыслителей, так это силы страсти и проникновения внутрь исследуемого предмета, которая проступает почти в каждом слове у древних.
- Но вы мне скажете: почему же вещи изменяются, почему частная материя устремляется к другим формам? Я отвечаю вам, что изменение ищет не другого бытия, но другого модуса бытия...
Его сожгли на костре в Риме в 1600 году. Но не смогли сжечь его идеи...
* * *
Янусовидная физиономия ситуаций просвечивает всюду,- как суть природы, как ее внутренняя душа. И тут уж вряд ли отделаешься скупостью однозначного ответа. Предъявленный билет будет недействительным. Живая реальность требует описания себя в аспектах, дополнительных друг к другу. Можно сказать, что реальность по натуре своей двуполое существо, а, может, даже и трехполое.
Отсюда понятно отвращение части ученых-естественников, вплотную прикасающихся к телу природы, к философии вообще. Отвращение иногда осознанное, чаще же бессознательное, стихийное. Им не нужна никакая философия. Она мешает им, стесняет и ограничивает их, выросших из детских понятий, но не доросших до истинной мудрости. В этом промежуточном положении они убеждаются порой в узости, в неприменимости каких-то общепринятых аксиоматических понятий. И это раздражение, эта брезгливость к философии определенного узкого сорта понятна. Собственно, это естественное отвращение людей дела, в общем-то тоже узких людей, которых пытаются связать (ради кого и ради чего?) какими-то схоластическими веревками, различными табу чисто материалистического или чисто идеалистического толка и, затыкая рот, не дают дышать. И такая опека, такая назойливая забота со стороны философии, конечно, раздражает и бесит естественников. Отсюда ненависть к философии любого рода и звания.
Вообще взаимной привязанности ни наука, ни философия друг к другу не питают. Спесивое высокомерие, которое в равной мере присуще и той, и другой, мешают найти общий язык.
Природа - существо многополое. Один и тот же процесс описывается хотя бы физиками то как поток частиц, то как волновое движение - в зависимости от способа наблюдения или, если сказать иначе, смотря от какой "печки" танцует исследователь. Но каков этот самый процесс в объективной реальности? Здесь - ситуация, когда одно и то же явление описывается с помощью двух взаимоисключающих и несовместимых картин. Налицо пренебрежение чисто логическими аристотелевского толка противоречиями. Для естествознания идея разностороннего, дополнительного описания реальности действительно новая, как это считал, например, Макс Борн. Но не для философии (взять, например, учение о диалектической логике, гегелевскую триаду). И, видимо, если бы физики хоть изредка заглядывали бы в историю философии (по собственной воле, а не для сдачи кандидатского экзамена), то в начале века открытие Планка и последующая за ним серия блистательных подкопов под здание классической физики не внесли бы в их среду ноты растерянности. Они шли к новым знаниям бессознательно, попирая свои предрассудки, и по пути, мимоходом, вырабатывая новые для себя философские подходы. Процесс усвоения новых истин был долгим и трудным. Боровский принцип дополнительности - высшее философское достижение ХХ столетия, по мнению, скажем, того же Макса Борна. Но этот пассаж невольно вызывает снисходительную улыбку. Такой формулировке недостает точности. Методология этого нового подхода к природе уже была разработана в метафизике прежде. Но дело в том, что никто из мыслителей при построении своих метафизических систем так и не воспользовался этим мощным методом. Оружие осталось в ножнах! И впервые вынула его оттуда на белый свет новейшая физика. И вынула потому, что попала в тупик, что была поставлена жестокой необходимостью перед выбором: или, подняв руки, пасть на колени и сдаться, или же идти дальше по дороге познания. Но для того, чтобы идти дальше, необходима была смелость и свобода ума.
И заслуга новейшей физики в том, что, находясь в джунглях и отыскивая свой путь посредством проб и ошибок, строя свою дорогу, как говорил Макс Борн, позади себя, она все же провела ее по линии, где уже была прежде намечена тропа метафизикой. Я имею в виду именно боровский принцип дополнительности как метод совмещения противоречивых понятий...
Дальше - снова обрыв. Снова огонь и вода.
Может быть, это тоже совмещение? Но совмещение логики и хаоса?
* * *
Борьба внутри самого себя.
Борьба скотского и божественного. То скот с лицом Бога. То Бог с лицом и повадками животного.
Днем - животное, тип практический, приспосабливающийся к окружающей обстановке, ряженный в шерсть морали и нравственности. Ночью - среди прозрачной синевы неба пики гор, покрытые вечным снегом.
И слова, выводимые на белых листах бумаги и дланью Бога, и лапой скота. Биография души, биография некоего "я", жившего, живущего постоянно жалкими пустяками временных интересов и временной жизни... Была ночь, светила полная луна, и я пошел в горы, к снегам. Я был мал, ничтожен, снега сверкали, и небо лило бесконечный свет на землю. И я становился все больше и больше.
Под утро меня нашли полузамерзшим у высокой голой осины.
- Я был с Богом,- говорил я, указывая на себя.- И я был самим Богом. А теперь я животное.
* * *
Да, сначала еще не-люди; волосатые, с гривой, закрывавшей лицо, с острыми твердыми ногтями для защиты и нападения, мы еще не ходили, а скорее ползали и карабкались по кустарнику и колючкам, покрытые грязью, никогда не поднимая дикого мутного взгляда вверх к небу. Человек еще спал в звере, не имея ни Бога, ни закона. Каждое мое движение была лишь простая потребность существования.
Новая жизнь началась, когда мы впервые были поражены ударом грома. Вполне может иметь право на жизнь своеобразная космическая гипотеза, согласно которой образование атмосферы, а значит, и грозы, моложе человека. Страх, вызванный новой небесной стихией, создал первую веру, пробудил в звере человека.
Опасность исходила от неизвестного и недоступного неба. Я поднял глаза кверху и впервые стал размышлять - там, в небе, жило какое-то живое страшное и всесильное существо - Бог, Зевс. И Он гневался на нас.
Тогда-то и был создан мной миф о Прометее, прикованном к скале. Сердце его пожирал орел Зевса. Это значило: люди прикованы к месту ужасом. Гадания по вещей птице Бога охватили мою душу.
Зверь не различает дозволенного от постыдного. Зверь аморален. И никакая другая власть, кроме религии ужаса, не могла бы сломить своеволия силы. Мысль о гневе Бога внесла в нас зачаток понятия о добре и зле. Мы старались по внешним признакам предупредить гнев Бога, узнать его волю. Начались гадания, культ. Из знамений создался особый таинственный язык, мистическое искусство.
Мифология - бессознательная летопись первых шагов культуры. Во всякой черте сказаний о Богах - символ новой мысли, появление новой наклонности, перемены строя жизни. Чувственные образы - единственная форма, в которой я выражал первоначальный свой опыт, свои идеи. Что потом приняло форму отвлечений и рассуждений, тогда вылеплялось мной конкретно и резко.
В древности я называл этот век всеобщего обоготворения сил, дошедший до нынешних времен в моих поэмах, называемых гомеровыми, божественным. Этот век создал страшные кровавые культы. Иго патриархов, истолкователей воли Богов, было сурово и жестоко, но грубые натуры моих соплеменников только такими средствами можно было сдержать и дисциплинировать - беспощадный семейный деспотизм приготовлял нас к повиновению будущим гражданским законам.
Опасность подчинения пастве, стаду, людям, просящим защиты у священных очагов, заставляла нас, пастырей, объединяться. Так возникла первая община - государство, сосредоточенное в укрепленном городе.
Образ жизни в средневековье во многих своих чертах явился возрождением божественного века. Мы вернулись к началу круга. Опять поднялась к свету теократия, власть истолкователей воли Бога. Католические государи снова надели одежду пастырей, поместили крест на оружии, на своих коронах. Вернулись религиозные войны древности: когда подступали к вражескому городу, мы старались отнять у него мощи и перезвать на свою сторону святого, бывшего патроном города, так же, как прежде, в божественный век, старались открыть имя чужого Бога и перетянуть его к себе. Мы вернули божий суд, поединок Опять в ходу стали героические разбои; часовни, жилища священников служили убежищем, как в прежние времена алтари патриархов. Слабые отдавались под защиту и в рабское услужение сильным. Положение вассалов в феодальном строе напоминало зависимость клиентов от римских патрициев. Опять наступил немой век, победители и побежденные не понимали друг друга.
Человеческое общество совершило полный круг, и люди вступили на прежний путь.
Есть все основания полагать, что в ХХ веке мы вошли в полосу нового "средневековья". История развивается вперед и вверх и совершает колебания подобно маятнику. Моя история - это постоянная пульсация социальной материи. В XVI веке, когда одно время я носил имя Вико, я колебался. С одной стороны, размышлял я, людское сообщество подчинено тем же законам, что и личность: оно стареет и умирает. С другой, мне и тогда уже казалось, что Провидение ведет человечество по ступеням подъема и одновременно по кругу. Каждый новый срез круга выше прежнего. И теперь, когда я нахожусь в ХХ столетии, и выхожу в XXI век, внутри него в моем воображении рисуется образ универсальной республики, союза государств, в котором единым монархом будет Бог.
Мы завершаем сегодня своими жизнями второе тысячелетие, и на пороге два-три божественных века нового варварства. Круги истории подвигают меня к новому образу человека. С каждым кругооборотом в область истории вовлекаются все новые и новые народы, ютившиеся или пребывавшие ранее где-то в стороне от основного течения. География исторического действия с каждым витком расширяется. Сначала - Индия, земля древнего Китая. И весь мир - как еще не проснувшаяся жизнь. Потом мысль и ее внешние формы вспыхнули костром на Ближнем Востоке, затем - на всем континенте Западной и Восточной Европы с переходом в Евразию. В последние столетия на исторический, взрывной по характеру, путь развития вступили народы Северной и Южной Америки, медленно начала пробуждаться Африка. Единый теократический режим в пределах всей земли -вот ближайшая задача провидения. А дальше? Дальше -фантастическая, но, вероятно, вполне реальная мистерия. Для завоевания земли мыслью и делом Провидению нужен был человек, но дальше?.. Дальше для выполнения своих целей Природа, возможно, будет считать этот материал уже непригодным, и человек исчезнет. Исчезнет, изживя самого себя.
Я исчезну? Или превращусь в Богочеловека?
Каким буду я в своей последней ипостаси? И что будет представлять мысль на Земле за этим последним состоянием моего Я? Или я, человек, бесконечен?
* * *
С того времени, как народ порабощен, он так внезапно и полностью забывает свою свободу, что его уже трудно разбудить для обратного отвоевания ее. Он служит уже с охотой и готовностью, как если бы потерял не свободу, а выиграл рабство. Правда, вначале люди раболепствуют по принуждению и будучи побеждены силой. Но следующие поколения, приходящие им на смену, никогда не видевшие свободы и не знающие, что это такое, служат уже без сожаления и добровольно. Люди, рожденные под игом и воспитанные в рабстве, принимают за естественное состояние то, в котором они родились. Они не заглядывают вперед и не помышляют о том, чтобы добиваться иных прав или других благ, кроме тех, которые они нашли.
Не есть ли все это сказанное наша характеристика?
Эти строки я писал в далеком XVI веке в своем трактате "О рабстве", будучи советником бордосского парламента Этьеном Ла Боэси. Прошло почти четыре столетия, мир неузнаваемо изменился с тех пор, трансформировался. И все это совершил человек-раб, сам при этом почти не изменившийся? Вообще это загадка - созидание, творение совершенного мира несовершенным человеком.
- Привычка, которая имеет вообще над нами большую власть, пожалуй, ярче всего обнаруживает свою силу в том, что приучает нас служить и с легкостью необыкновенной проглатывать, не замечая горечи, яд нашего рабства,- говорил я, будучи Этьеном Ла Боэси.
Но разве изменились мои воззрения на самого себя теперь, когда я ношу другое имя?
Исчезла разобщенность городов и государств. Уже не дымят на древних площадях обугленные тела еретиков, сжираемых кровавым пламенем в процессе исполнения инквизиционных ритуалов. Дымят разве лишь костры из книг. И еще будут дымить. Творчество в эпоху четвертого средневековья (по моим подсчетам и прикидкам, подобный образ мышления и действования устанавливается в жизни человечества на Земле в четвертый раз) принимает порой катакомбный характер. Я пишу, скажем, эти строки в глубокой тайне. И часто в моем сознании возникает вопрос: как мне, художнику, творцу, мастеру, реализовать себя? С одной стороны, ты должен исполнить свое назначение на Земле, с другой, не попасть под каток репрессивной машины, сохранить возможность творчества. Возможность сидеть за письменным столом с пером в руке или с листом бумаги, заправленным под валик пишущей машинки.
Если ты истинный художник и служишь миру под знаменами Бога, но не Дьявола, это не так просто сделать. Ты - еретик; и должен знать: общество, каждодневно принимающее в себя яд рабства и раболепия, ведет за тобой беспощадную охоту. Четыре века назад тебя бы сожгли на костре при большом стечении ликующего народа. Но времена изменились, стали более "гуманными и демократическими", и появились иные способы расправы с феноменом еретичества, не менее действенные, чем прежде.
Да, разобщенность превратилась в общность. Роль древних пастырей, роль церкви, борющейся с еретичеством, взяли на себя партии и государственные институты, роль религиозных верований - утопии социально-экономические. Впрочем, религиозные войны древности, а значит, и религиозные мотивы уничтожения ближнего, тоже могут возродиться.
Политика зомбирования людей, ополовинивания их душ продолжается из века в век. Что такое - оболванить человека, превратить его в раба? Это значит - остричь его, снять с него все личное, индивидуальное, сделать из личности заготовку, ту безымянную безликую болванку, на которую можно напялить любой мундир, в пустоту которой можно вдохнуть, вложить, всунуть любую идею - от великой до ничтожной. Пропагандистский пресс на востоке и западе мира штампует безликие заготовки такого рода, зараженные вирусом однобокого фанатизма, десятками и сотнями тысяч. Даже миллионами и миллиардами.
И вот в этих условиях, погруженный в безликую толпу, словно в тьму, ты, художник, мастер, царь слова, должен спокойно и уверенно исполнять на Земле свое назначение. Ты - порученец Бога, его посланник, его вестник, его юродивый, которому единственному дано право, правда, ценой жизни говорить слово истины...
Огонь. И снова текст оборван. Что там было - за "словом истины"?..
* * *
В конце второго тысячелетия в жизни человечества проявился некий инстинкт, всецело направленный вовне. В нем, по Освальду Шпенглеру, живет старая фаустовская воля к власти, к бесконечному. Страшная воля к неограниченному мировому господству в военном, хозяйственном и интеллектуальном смысле. Эта воля нашла свое осуществление в фактах мировых войн, идее мировой революции, в решимости сплавить беспорядочную массу человечества в одно целое при посредстве фаустовской техники, изобретений, религиозных постулатов и социально-экономических догм.
Собственно, такие умонастроения периодически возникали в истории человечества и прежде. В периоды, когда реальность словно бы отступала, уходила на второй план, а человек вступал в контакт с чем-то ирреальным, неземным. Такое случалось уже в эпоху средневековья, а ранее - в доантичное время и, наконец, в самой глубине древности - на заре нижнего палеолита, когда человек впервые осознал себя человеком. Это - эпохи рождения в человеческом сознании Богов вообще и новых Богов, в частности. Время создания человеком принципиально новых научных, философских и религиозных парадигм.
Не исключено, что и четвертая попытка овладения бесконечным приведет нас, людей, к всевозможным религиозным проектам различной высоты и качества, а затем и к бурному авральному строительству новой Церкви.
Последние столетия показали: мы не хотим уже знать никаких границ и никаких ограничений. Мы засеяли планету городами определенного типа, подчинили всю жизнь определенным формам. Во что верят победители, в то должны верить все. Чего хотят они, должны хотеть все. И поскольку жизнь стала для людей внешней политической, социальной, хозяйственной и религиозной жизнью, то все должны либо приспособиться к определенному политическому, социальному, хозяйственному и религиозному идеалу, либо погибнуть.
Людской миллион в шеренгах. На парадных площадях, на молениях. Людской миллион, стандартизированный на заводах. Моторизованный людской миллион. Кристалл вместо клетки. Муравейник вместо братства. Вместо скачка сознания - механическое манипулирование им. Партийный дух, организация сомкнутых, хорошо дисциплинированных батальонов избирателей, политика приказов и беспрекословного повиновения.
Это сознание, становящееся все более ясным, организованным и жестким, Освальд Шпенглер назвал современным социализмом.
Характеристика довольно точная, но с наименованием, пожалуй, следует разобраться.
В роли практических носителей идеи мирового господства в ХХ столетии выступили отдельные нации, партии или движения. В 1917 году в России - сионо-большевизм, в 1933 году в Германии - нацизм. Что любопытно, в обоих случаях мы столкнулись с явлением камуфляжа: сионо-большевизм прятался за установками интернационального коммунизма, нацизм камуфлировал себя риторикой национал-социализма. И в еврейском, и в немецком вариантах в качестве прикрытия использовалась социалистическая идея, в то время дорогая массам.
Любопытно и то, что старая фаустовская воля к власти, к бесконечному реализовывала себя по-разному: в еврейском эксперименте через внутреннее овладение самым крупным в мире и ресурсно богатым государством, спровоцированную мировую войну, затем сменившуюся в России гражданской войной; в немецком опыте - через внешнее завоевание окружающих Германию стран и народов.
Примечательно то, что обе эти первые попытки реализации вовне инстинкта власти, на которые пошли два упомянутых народа, закончились крахом. В России к 1938 году национальными государственными силами влияние и мощь носителя идей сионо-большевизма - так называемой "ленинской гвардии" - были основательно подрублены, в 1945 году пришел последний час для носителей нацистских идей и в Германии. Что будет дальше? Неудачи в осуществлении первых попыток овладения миром не означают, что не могут быть предприняты и другие попытки. Инстинкт воли к власти (его вспышки особенно характерны для ирреалистических эпох, какой является наше время и каким было, например, средневековье; вспомним хотя бы крестовые походы) будет искать новые возможности для своего осуществления. Немцы после 1945 года пришли к покаянию, но это не значит, что новые поколения этого народа снова не вернутся к мечте о Великой Германии, способной покорить весь мир. Сионо-большевизм, напротив, вовсе не покаялся за то, что совершил с Россией, с русским народом и другими народами этой страны в 20-30-е годы. Похоже, эти силы временно ушли в подполье и готовятся к реваншу. Не исключено, что в будущем Россия снова может стать ареной борьбы. Во второй половине ХХ века появился и новый претендент на мировую корону - американский либеральный порядок. Тоталитарная сущность у сионо-большевизма и нацизма прикрывалась социалистической фразеологией и риторикой, здесь - сущность та же, но в качестве прикрытия используются либеральные ценности вроде прав человека и демократии. Вместо сионо-большевизма на политических подмостках мы увидим, скорее всего, сионо-либерализм. Вероятно появление на мировой сцене и других носителей инстинкта власти.
Тенденция к тоталитаризму, к крещению всего человечества в одной купели практически непреодолима. Это будущее, которое принесет надвигающееся третье тысячелетие, и, окунувшись в которое человечество, возможно, потеряет себя, исчезнув как набор биологических особей. В тумане завтрашнего бытия, возможно, проявится, выплывет новое имя. Спасение - в истинно коммунистических ценностях, в росте универсалистского сознания, в универсалистской философии и религии. Но если человек не родит Богочеловека, то закономерно возникнет его антипод - Античеловек.
Дико и противоестественно отпевать еще живого человека. Панихидная фантастика страшна - она черным копытом мнет и топчет душу. Однако нелепость сущего, когда ее познаешь, когда видишь ее с глазу на глаз, въявь, вполне реалистична. Абсурд столь же реален, как и порядок. Нечеловек, или Античеловек, объективно имеет такое же право на жизнь, как и Богочеловек. Вопрос в том, кто победит, какой образ жизни будет навязан человечеству?
Мы уже проходили сквозь круги тоталитаризма, но впереди еще один мощный виток. На предельной скорости случается всякое; сможет ли человек удержаться на крутом вираже, не выбросит ли его центробежная сила в сторону, прочь с дороги, как уже ненужный хлам, лишенный собственной самобытной воли?
По мнению Олдоса Хаксли, тоталитарный строй должен быть социально устойчив. Конечной целью, идеалом этого проекта будущего станет разрешение вечной проблемы счастья. Разрешение это, разумеется, будет примитивно, но из оборок примитива проглядывает гениальное решение - надо лишь заставить людей полюбить собственное рабство, надев на дух исканий смирительную рубашку и покончив с порочной склонностью к анализу и самоанализу.
Человечество сбивается в один комок, в один кулак. Средства разные - божественные и сатанинские. Вероятно, этот процесс развивается неспроста: объединенные усилия, возможно, будут нужны для эффективного участия в каких-то космических сюжетах, на сегодняшний день совершенно непредставимых и непредсказуемых.
Сионо-большевистская пятиконечная звезда и нацистская свастика - всего лишь символы возможного будущего и не более как пробы тотальных самоорганизаций мира. Природа любит испытывать на прочность все возможности. Правомерны и другие варианты. Не только сатанинские, но и божественные. И здесь не нужно отождествлять сионо-большевистский эксперимент, проведенный в России, и нацистский опыт организации жизни, испытанный в Германии, с коммунизмом. Коммунизм, или универсалистская действительность, еще абсолютно незнакомое явление в жизни человечества. Возможно, здесь скрывается единственный спасительный путь выхода из лабиринта. Путь этот ныне загрязнен, запачкан, замызган, чудовищно дискредитирован. Но кем? И с какими целями?
Надо понять одно: Сатана усыпает свой путь розами, Богу остается одна грязь. Но праведники идут по грязи.
Однако понять эту истину человеку очень трудно. Поймет ли он ее? Дано ли ему понять?
* * *
Да, важно определить, развивается ли жизнь согласно чьему-то разуму или она внеразумна?
Мы часто чувствуем, что жизнь господствует над разумом. Мы намечаем какие-то планы, мы прогнозируем определенные результаты, а все совершается вкривь и вкось. Или вовсе наоборот. Почему это происходит? Мы обсчитываем не все слагаемые нашего опыта или наши разумные установки перекрывает какой-то другой разум, более сильный и мощный? Мы привыкли считать себя на Земле единственными носителями разума, мы не видим вокруг себя конкурентов, но, может быть, это не совсем верно? И из оптимистов мы превращаемся в скептиков. Не то, что должно наступить, а то, что наступило, занимает нас. Быть властителями фактов для нас часто важнее, чем пребывать рабами идеалов. Однако и в фактах, буквально лежащих на поверхности, мы подчас не можем разобраться.
Имеет ли жизнь цель? Согласно целевой установке определенного вида развивается человечество или понятие цели не применимо к его существованию?
Я, человек,- носитель сознания, орудие мировой воли. И вполне возможно, что понятие цели, пути, для которых я предназначен, находятся вне моего разума. Мне не дано их осознать. Быть может, глубокий порядок или, напротив, дикий беспорядок, в котором жизнь осуществляется, доступен только моему созерцанию, а затем, возможно, описанию. Но не разложению на доброе и злое, положительное и отрицательное, верное или неверное, полезное и желательное. Откуда мне знать, что будет полезно для моего развития, а что нет? Несчастье такое же неотъемлемое слагаемое человеческой жизни, как и счастье. Чувство любви столь же необходимо для питания души, как и чувство ненависти. Так что полезнее, что желательнее?
В бесцельности заключается величие драмы. Так чувствовал Гёте. Но величие драмы заключается и в обратном. В стремлении достичь цель. В желании наполнить эту жизнь, которая дарована мне, эту действительность вокруг меня, в которую я поставлен судьбой, возможно большим содержанием.
Каждый раз я - человек определенного столетия, нации, круга, психологического типа. Каждый раз сюжет моей жизни отличается некоторым своеобразием. Но каждый раз моя жизнь драматична.
* * *
На улице, всюду на фасадах зданий - огромные красные полотнища. Служба - и там те же лозунги. Дома -и здесь радио и телевидение обрушивает на тебя шквал той же пропагандистской дичи.
Ты берешь газеты, открываешь книги, убиваешь свое безделье в кинотеатрах, картинных галереях, но опять и опять в словах, в музыке, в цвете - надоевшая площадная риторика. Все - искусство, литература, философия, журналистика - отдано на откуп дешевой, наглой, назойливой пропаганде. И частного отдельного человека уже нет. Существует только некая функция, некая производная.
И вспоминаешь Горького, его наивную страшную фразу-рефрен из "Клима Самгина":
- А был ли мальчик? Может, мальчика и не было?
Да, возможно, его и не было.
Жестоко из функции, из производной сотворить человека и пустить его в мир голым, почти нищим, не дав даже тряпья и куска хлеба с водой взамен иллюзорных галлюцинаций. Я жил и умирал всегда с верой во что-то внешнее, постороннее мне. Не исключено, что все это в один прекрасный момент развеется как дым. Смогу ли я ужиться с верой лишь в самого себя? Останусь ли в живых наедине с реальной истиной?
Человек здешний, восточный изнасилован пропагандой. Человек тамошний, западный изнасилован рыночной рекламой. И что лучше? Где человек свободнее?
Реклама чая или каких-нибудь таблеток от простуды, если ее назойливо и беспощадно повторять десятки тысяч раз, так же убийственна для сознания, как и свирепая пропаганда коммунизма.
О, эта гимнастика людских душ! Этот мощный тренаж средствами массовых манипуляций! Мы - штифтики и винтики социальной машины, необходимость существования которых - только в функционировании. Такова, к сожалению, жизнь. Мы не "люди в себе". Цель нашего бытия заключена не в нас. Наша задача - правильное функционирование в соответствии с волей века.
Иногда я устраиваю революции. Первые шаги ее на пути к свободе бывают, как правило, жестоки и величественны. Она сама - воплощение свободы, ее гениальное прозрение. Но проходит пять-десять лет, проходит полвека, и чистые, казалось бы, как свет, идеи плесневеют в узких мещанских формах, вырождаются и окончательно перерождаются, покрываясь грязной накипью лжи. Из соития их с жизнью не выходит ничего принципиально нового, кроме прежней действительности.
- А был ли мальчик-то, люди милые? Был ли он на самом деле? Или так, что-то в воздухе кружилось и мельтешило?
Да, был ли Христос? Может быть, Христа-то, то есть Божьего человека никогда и не было, а был лишь необыкновенный авантюрист Иисус? Может быть, не было и другого Спасителя, мощи которого уже почти полвека выставлены напоказ? На центральной площади страны, а он - всего лишь очередной профессиональный соблазнитель масонской выпечки? Сколько десятилетий будет продолжаться этот безумный фантасмагорический спектакль у полуистлевшего трупа? Неужели вечно?
Мы поклоняемся Божеству, которое не существует. Которое никогда не существовало! А истинного Божества, истинного Спасителя не видим.
Мой взгляд на некоторые события, явления, сюжеты, лица мировой истории порой так расходится с общепринятым, что меня самого охватывает оторопь. Но что делать? Здесь - моя драма, моя трагедия. Я не совместим с существующим строем жизни. А, может быть, был несовместим с ним и вчера, и позавчера - во всех своих прошлых явлениях.
Душа текущего времени, его суть - пруссачество китайского, американского или российского образца!
Молодость всегда прекрасна. Прекрасно, возможно, и юное, еще не сознающее своей сути пруссачество - восторги теоретических построений еще не изнасилованы хамством жизни, еще не залиты кровью практических дел и не лежит еще на плахе под топором жизни кудрявая голова вечно молодой надежды.
Все еще живо. И близость земного рая, и всеобщее благоденствие.
Так думал и я вначале. Но уже тысячи лет я думаю иначе. Возможно, я - старый старик?
* * *
Между идеальным и реальным если и есть противоречие, то лишь условное. Реально то, что уже осуществилось, что уже есть. Идеально то, что может быть, должно быть или что осуществляется, наконец, сейчас. Поэтому и идеальное в своем высшем смысле вполне реально.
Реальному и естественному противоречит не истинный идеал, а утопия, впадать в которую так склонна человеческая фантазия, ищущая спасения от тягот жизни.
Вместо истинного Бога люди часто выдумывают себе на потребу Бога-утопию - нечто "иисусоподобное". В конце концов, их Бог - это тот же человек. Божество творится ими строго по образу и подобию человека. Столетия наслаивают на эту имитацию Бога определенные предания и интерпретации. Все это продолжается до какого-нибудь фундаментального, дискретного скачка, когда за ветхостью и явной чужеродностью старого Бога использовать уже будет нельзя, а на примете возникает другой -поновее.
Вот в лик этого нового Бога я всматриваюсь уже несколько лет.
Пришла пора для фундаментального, дискретного скачка?
* * *
История человеческого сообщества, его эволюция во времени.
Отдельными штрихами попытаюсь наметить судьбу, тот нечаянный путь, по которому вело и ведет нас Провидение и Случай.
Впрочем, случайного в истории мало. Перед этим идолом преклоняют колена лишь десятилетия или подчас столетия. Они еще могут трепетать от такого дуновения. Но жизнь человека, отлитая капля за каплей в тысячелетия времени, жизнь былая, настоящая и жизнь будущая предопределены железной поступью необходимости, не жестокой лишь к самой себе. Здесь в полузримой текучести времени - ее торжество, ее великий праздник, где человек лишь безвольная фишка, нечаянный свидетель.
Первобытный человек-зверь - рассеянное всюду человекосемя - бессознательное ощущение общности и возникновение клана, племени, союза, первого государства людей - монархические формы государства, более жесткие по стилю - республиканские, соборные, вечевые формы организации и управления жизнью -ночи и дни средневековья, лебединая песня абсолютизма - вырождение последнего, возврат к республиканским формам правления, напоминающим античный парламентаризм или былую соборность племени, постепенное стирание национальных и государственных границ - зарождение единого тоталитарного режима, распространяющегося под сенью единого Бога, постхристианской, постисламской, постиеговистской выделки, постепенно на всей Земле - ночи и дни новой теократии, напоминающей модифицированное средневековье, постепенное исчезновение человека как биологической особи и незаметное, естественное исчезновение всего "живого" с замещением последнего "искусственным", первая связь с мыслящими существами инопланетных и параллельных систем - возникновение союза, клана, конфедерации, первого межпланетного, галактического, договорного государства - уничтожение договорных форм правления межпланетной жизнью и возникновение единой галактической империи, рассеянные всюду во Вселенной семена галактических империй, постоянная эволюция и развитие мыслящих существ или мыслящей материи, орудий воли Бога, или Мирового сознания - вырождение галактических теократий, возврат к "республиканизму" - первые шаги нового единого тоталитарного режима в пределах Вселенной I порядка, в пределах Мегагалактики и т.д.- невообразимый, непредставимый бесконечный пульсирующий процесс во времени по завоеванию бесконечностей пространства и овладению всеми параллельными мирами...
Носителем воли Бога или, если применить другую терминологию, Мирового Сознания является все более усложняющаяся, все более утончающаяся "конструкция", постепенно как бы теряющая материальность, фантом мысли, уподобляющийся с течением времени самому духу Мирового сознания и принимающий его божественные черты, его нематериальный, не помещающийся в рамках человеческой фантазии облик.
Человек в этом плане - вероятно, орудие Мирового сознания, промышляющее строго на определенном этапе. Не более того.
Бог разлит в природе. Бог - душа внешнего мира. И суть философии истории - извлечение Его из природы, переход Его из ее внутреннего состояния во внешнее, наружное. Цель - тождество внутреннего и внешнего. Иными словами, суть философии истории - это история Бога.
И что такое искомая цель? Конец всего?
Очевидно, нет. Очевидно, это - только новое начало.
История человечества, как и история всего "живого во Вселенной",- только незначительный фрагмент истории Бога.
* * *
Вот что я утверждал во время своего жития под именем Платона:
- Тот, кто заботится обо всех вещах, расположил их так, чтобы сохранились блага целого. Каждая часть переживает и исполняет лишь то, что ей назначено. Он постоянно бодрствует над каждым отдельным индивидом вплоть до малейших действий его, хотя и не знает его. И всюду в мельчайшие подробности вносит совершенство. И ты, слабый смертный, как ты ни ничтожен, тоже участвуешь в общем порядке и зависишь от него. Но ты не понимаешь, что все создается ради целого, чтобы оно жило счастливой жизнью; что вселенная существует не для тебя, но что ты сам существуешь для вселенной. Всякий врач, всякий искусный художник направляет свои усилия к целому, стремится к высшему совершенству целого. Он создает части ради целого, а не целое ради частей. И ты ропщешь только потому, что знаешь, что твое собственное благо имеет отношение не только к тебе, но и к целому. Таков закон бытия вселенной.
Как странно, проходят века, тысячелетия, я снова и снова прихожу в мир всякий раз под иными именами, но размышляю всегда почти обо одном и том же. Одни и те же вопросы мучают меня уже целые тысячелетия.
Царство необходимости окружает меня, где бесконечное живет смертью конечного. Я - конечное существо, и ропщу. Ропщу или пытаюсь найти общий язык, вступить в диалог с бесконечным?
Да, мы рабы, мы ничтожны и часто жалки. И мы знаем, что вселенная существует не для нас. Но не гнить мы пришли в этот мир, не смердеть трупами. Мы пришли жить, и потому вселенная существует и для нас. Мы -частица вселенной, и наша борьба - не борьба с бесконечным, с Богом. Это было бы смешно и неразумно. Наш бой - это бой со вчерашним конечным во имя завтрашнего конечного. Все преходяще, и мы подобны теням на этой земле. Но наши тени создают фантастический рисунок, и моя смерть сегодня это моя же жизнь завтра, но с другим оттенком, с иными нюансами и подробностями. Каким я явлюсь в этот мир завтра? И останется ли жизнь людей знакомой мне или она будет фантастически преображена?
Наш долг в согласовании наших поступков с требованиями общего разума, в подчинении неизбежному. Но как понять этот общий разум, как осознать, что неизбежно? Понять и осознать - это значит проникнуться замыслом Бога. Но даны ли нам это право и эта возможность?
Да, нужно не роптать, не возмущаться, но понять. Для Него все прекрасно и справедливо, ибо все необходимо. В гармонии Целого сливаются и добро, и зло, бытие и небытие.
Равным образом относиться и к добру, и злу, ценить небытие, т.е. смерть так же, как бытие, т.е. жизнь? Но так к добру и злу, к бытию и небытию относится Бог. А я - человек. Могу ли я стать Богом, то есть могу ли выйти на уровень Его понимания, Его отношения к миру?
* * *
"Положись на меня одного, смирись духом и откажись от плодов деятельности. Знание выше деятельности, и размышление выше знания. Я люблю больше всех слуг моих того, кто сердцем друг всей природы, которого люди не боятся и которому они не страшны. Я еще больше люблю того, кто не имеет надежды и кто отказался от забот человеческих. И тот достоин моей любви, кто ничему не радуется и ничему не огорчается, ничего не желает и всем доволен; он служит мне, и да не смутит его несчастье. И возлюблю того, кто одинаково относится к друзьям и врагам своим; того, кто одинаков в славе и позоре, тепле и холоде, страдании и наслаждении. Того, кто не заботится о жизни, о похвале или хуле, кто мало говорит и ничему не удивляется, кто не имеет своего жилища и служит мне, полный великой любви".
Индуистская Махабхарата.
Мистицизм ее песнопений когда-то пробудил во мне, Шакии-Муне, сыне короля центральной Индии, великого Будду с его четырьмя высшими истинами.
Жизнь - иллюзия. В желании - корень страданий. Выход - в нирване. Отрешение от себя, от всех порывов и стремлений - средство для достижения нирваны.
Да, это была попытка стать на место Бога. Во всяком случае, подняться на уровень Его отношения к миру вещей. Но это было не решение вопроса, а именно попытка.
И сколько таких попыток было у меня!
* * *
- Эти люди жестоки, гневны, свирепы, дерзки. Если они станут грубо оскорблять тебя, что ты скажешь?
- Если они меня обидят, я скажу: "Это, должно быть, добрые люди. Они оскорбляют меня, но не бьют и не бросают камни".
- Но если они станут тебя бить кулаками, что ты скажешь?
- Я скажу, что это очень добрые люди. Они чрезвычайно кротки. Они бьют меня всего лишь кулаками, но не палкой.
- А если они станут колотить тебя палкой?
- Это добрые люди. Они бьют меня палкой, но все же не убивают совершенно.
- А если они убьют тебя?
- Это добрые люди. Они разом избавили меня от несовершенного тела!
Как естественный огонь превращает дерево в пепел, так огонь истинной мудрости пожирает всякое действие. Спокойно, освободясь от заботы о делах, пребывать в граде с девятью вратами (тело имеет девять врат), достигать уничтожения в Боге,- это, конечно, выход. Но выход из бытия в небытие. Как найти выход в самом бытии?
- А если они убьют тебя? Что ты скажешь? - спрашиваю сейчас себя я.
- Это нормальные люди. Они сделали бы то, что им нужно было сделать. Если бы они не успели убить меня, я убил бы их.
Да, сегодня я почувствовал, как во мне рождается убийца. В переполненном трамвае немолодая незнакомая женщина с мертвенно-худым лицом и сверкающими глазами без каких-либо причин, даже без намека на причины, обрушилась на меня с грязной бранью. Что должен делать философ в такой ситуации?
Я долго молчал, спокойно глядя в ее бешеные глаза. Однако все-таки не выдержал:
- Видимо, вы - больной человек. Я сочувствую вам.
- Это ты больной! И мы тебя не до-ле-чи-ли! Я врач-психиатр. У меня тридцать шесть лет стажа!
И в этот момент я превратился в потенциального убийцу. Счастье, что этот диалог происходил в переполненном трамвае, а не где-то на пустыре. Я физически ощутил в себе острое неодолимое желание убить эту женщину.
Невозможно трудно быть одинаковым в славе и позоре, с равным равнодушием воспринимать и хвалу, и напрасную хулу. Трудно пребывать на уровне Бога.
Два часа я был словно отравлен услышанными поношениями, а потом стал думать, что, возможно, они посланы мне как некий знак?
И я вспомнил. В подобных ситуациях я неоднократно оказывался и раньше. В 399 году до начала исчисления новой эры афинянин Мелит, главный обвинитель, вывесил перед портиком архонта-базилевса обвинение:
"Сократ поступает несправедливо, во-первых, потому что не признает богов, которых чтит государство, во-вторых, потому что вводит своих новых богов и, наконец, потому что развращает юношество. Наказание - смерть".
И вот политический суд гелиастов, или присяжных, выбранных по жребию народа, несколько сот афинских матросов и купцов, собравшихся разобрать величайшее дело древности - мою метафизику. Серая посредственность судила философа.
А я и не защищался тогда перед ней. Я прощал их, маленьких, недалеких, зная, что они творят, не ведая. Я понимал их и снисходил к ним.
И эти мои последние слова на суде:
- Нам уже время расстаться. Мне надо умирать, вам жить. Чья доля лучше? Никто не знает, кроме Бога.
Наверное, это была печаль без печали. Верность провидению и покорность непокоренного.
- Я должен петуха Эскулапу,- сказал я, уже выпив чашу с ядом.- Не забудь, Критон, уплатить этот долг.
Прошло две тысячи триста лет, но что изменилось? Я снова не признаю богов, которых чтит государство и общество. Я пытаюсь ввести в оборот человеческого сознания нового Бога, ибо боги старой выделки - от Аллаха до христианской Троицы - меня не устраивают. И, наверное, я могу тем самым развратить юношество? Правда, в отличие от времени, когда я носил имя Сократа, я не имею возможности теперь публично проповедовать. Больше того, я должен хранить свои мысли в глубокой тайне от кого бы то ни было. Не дай Бог, если о них станет известно кому-нибудь из моего окружения. Суда не будет. Меня станут лечить. И, возможно, этим займется женщина-психиатр с тридцатишестилетним стажем, случайно встреченная в трамвае. Я считал, что она набросилась на меня без всякой причины. Но, вероятно, причина была. Мои мысли.
Ошибочно думать, что твои тайные мысли недоступны для суда присяжных, случайных прохожих, цензоров и врачей. Они их слышат. Они читают их в твоих глазах. И они готовы снова и снова судить тебя и выносить тебе приговор. Ибо ты - обвиняемый сегодня и во веки веков.
* * *
Качественный закон развития, который способен объяснить появление, а затем и постепенное преобладание внутреннего вещей над их внешним, считает П.Тейяр де Шарден, обнаруживается, если рассматривать универсум как переходящий из состояния Х, характеризующегося очень большим числом весьма простых материальных элементов (т.е. с очень бедным внутренним) в состояние, скажем, У, определяемое меньшим числом очень сложных группировок (т.е. с более богатым внутренним).
В состоянии Х очаги сознания, весьма многочисленные и вместе с тем чрезвычайно слабые, проявляются лишь в совместных действиях (сознание вещей, предметов, неживой природы), подчиняющихся статистическим закономерностям. Таким образом, они коллективно следуют математическим законам. Это, собственно, область физико-химии.
В состоянии У, напротив, очаги сознания, менее многочисленные и вместе с тем более индивидуализированные, мало-помалу избавляются от рабства больших чисел. Они начинают проявлять вовне свою коренную, не поддающуюся измерению спонтанность. Теперь их можно видеть и следить за каждым из них в отдельности. С этого момента мы вступаем в мир биологии.
Короче говоря, по Тейяру история универсума есть собственно история возмужания или, если быть точнее, обнаружения его сознания - от системы с многочисленными тлеющими очагами сознания к миру, где горит один мощный светильник мысли, где царит одна мысль или, если угодно, пылает пожар мысли. И история универсума - это история того, как убавляется его "материальность". Все это, возможно, так. Но, если взглянуть шире, в мире, я уверен, царит закон постоянства количества сознания-материи. И у универсума как такового, как некоего непредставимого целого,- нет истории. Нет времени. Универсум вечен. Всплывают и гаснут очаги сознания. Рушатся и рождаются заново какие-то системы. Но все это - в нем, внутри. Трансформируются и перемещаются части универсума, миры, составляющие его (и наш мир, наша вселенная лишь один из подобных миров) -но не он сам. Есть история у нашего мира, нашей Вселенной, потому что у них есть смерть и порог жизни,-но нет начала и нет смерти, а следовательно, и истории у целого, у универсума.
По Тейяру, универсум раньше представлял состояние Х. Сейчас же он - в положении У. Но это допущение, вероятно, справедливо лишь для Земли. Земли, как одного из миров нашей Вселенной, нашей галактики, а не универсума, которые, возможно, и переходят из состояния Х в состояние У. Но из этого вовсе не следует, что такова стрела движения мироздания вообще. В частности - может быть. А где-нибудь в "антимире", возможно, и наоборот. Из У - в Х.
Распад и созидание. Творчество и разрушение.
Рушатся миры. И вновь рождают зарю.
И универсум, заключающий их в себе, кооперирующий миллиарды подобных миров, вне времени. И вне истории.
И что здесь, среди этого пылающе-холодного космоса - хрупкое человеческое вещество, мыслящее, надеющееся, любящее, страдающее?..
* * *
В этом смысле интересно вернуться к некоторым мыслям, высказанным мной еще в XVIII веке, когда я пребывал в обличии Гердера. Я имею в виду мысли об "органическом различии" между животными и человеком с вытекающей отсюда дальнейшей посылкой.
Здесь налицо не различие фиксированных видов, говорил я, отнюдь не качественное различие. Человека отличает культура, сводящаяся к выработке и передаче следующим поколениям более совершенных органов, навыков, привычек. Акт творения есть драматический призыв гения природы к поднявшемуся животному, призыв, который был сформулирован полностью лишь в человеке, в его броске к культуре: "Встань, создание, с земли!" И в этом смысле мое рождение, рождение человека как первого вольноотпущенного природы, есть второе творение. Но остановиться на мне, как последнем звене, нельзя. Я опять возвращаюсь к тому, о чем уже говорил. Грядущее перекидывается за пределы сущего и видимого нами. Человек - последнее кольцо земной цепи, но вместе с тем он - первое, начальное для другой жизни. В отношении этой будущей жизни он все равно, что ребенок, пробующий себя в своих первых шагах. На Земле я не могу больше перейти ни в какую другую организацию, мне придется идти либо назад, либо шататься в круге -остановиться нельзя. И впереди ступень, настолько же близкая мне, насколько и приподнятая надо мной, как я приподнят над животным. Предстану ли завтра я в человеческом облике или в каком-то ином?
И там, еще в XVIII веке, я читал себе уже отходную, представляя свое прощание с землей:
- Ты много вкусил на ней хорошего,- говорил я.-Ты достиг на ней той организации, в которой ты, в качестве сына небес, научился смотреть вокруг себя и выше себя. Покидай ее радостно и благослови ее - это поле, где ты играл, как бессмертный ребенок, эту школу, где тебя воспитывали в горе и радости. Ты не имеешь более прав на землю, она же не предъявит прав на тебя.
Если человек есть самое последнее звено, замыкающее собою цепь земного творения, то, с другой стороны, человеком начнется и цепь новых существ высшего порядка, где я предстану уже самым низшим звеном, которое послужит связью между двумя смежными системами творения - земной и небесной, или космической.
Когда же я все это говорил и говорю - в XVIII веке или теперь, в веке ХХ или уже почти XXI?
* * *
Емкость памяти человека оценивается в пятьдесят миллиардов двоичных единиц. Это означает, что плотность "упаковки" информации - в среднем на весь объем мозга - приблизительно тридцать пять миллионов единиц в кубическом сантиметре или 350000 единиц на квадратном сантиметре. Миниатюрность, казавшаяся до самого последнего времени недосягаемой. Однако, как сообщают газеты, одна из фирм в США уже разработала систему записи с плотностью 100 000 000 единиц на квадратный сантиметр.
Таким образом, человеческий мозг, "недоступная вершина", пройден уже на сегодняшний день, хотя недавно еще невообразимое количество его невообразимо-сложных связей (например, только десять миллиардов нейронов) считалось одним из основных доводов против возможности создания "механического" разума.
Неоригинальные комментарии Норберта Винера:
- Машины могут переступить и переступают через некоторые ограничения, присущие их создателям... Очень может быть, что мы в принципе и не в силах создать машину, элементы поведения которой мы не в состоянии понять раньше или позже. Но это вовсе не означает, что мы сумеем понять их прежде того срока, когда мы еще сможем как-то повлиять на ход событий.
Похоже, скоро история человека может завершиться и начаться история некоего искусственного разума. Но не об этом ли я говорил и в XVIII веке? Может быть и так, что мои нынешние страхи напрасны. Существование человека не перечеркивает факта существования обезьяны. Среди океанов и материков искусственной мысли, вероятно, будут существовать и лагуны мысли человеческой.
* * *
Тоска о естественном строе человеческой жизни, о золотом веке детства. Культура, якобы вырвавшая человека из блаженного состояния неведенья и тем самым исказившая, испортившая его сущность, его мышление и волю. Нищета и наглая ложь существующего. Беспредел произвола, в безумии диктующий законы не-жизни. И суверенность народа. Неприкосновенность человеческого права, основанного на природном равенстве всех. Религия чувства. Торжество свободного разума, долженствующего сказать свое слово. Любовь. Покой и состояние идиллического мира.
В самом деле, почему мне, отуманенному грезами, не попробовать сделать из истории "чистую доску" и не начертать на ней священные параграфы?
Руссо, автор параграфов, сам не зная того, явился духовным отцом новых веяний. Ему молился в аскетической тишине ночей тощий, снедаемый честолюбием Робеспьер.
И революция разразилась. Были провозглашены вечные и неприкосновенные права человека. Провозглашена свобода. Провозглашено братство. Естественное состояние наступило. Но оно оказалось не идиллией Руссо, а трагедией терроризма. Войной всех против всех, царством гильотины.
Революция 1789 года была поражением Руссо.
Революция 1917 года явилась поражением Маркса.
И всякий раз это были и мое поражение, и моя победа. Да, поражение и победа одновременно.
* * *
Процесс над Синявским и Даниэлем, двумя безвестными дотоле писателями России 60-х годов ХХ столетия. Газетная шумиха. Бум. За рубежом - комитеты спасения и защиты. Сборы подписей под петициями протеста. Разглагольствования о свободе слова.
Но если у тебя не хватило силы для защиты, твоя вина доказана, ты действительно преступник. В этом случае надо иметь мужество спокойно и терпеливо выпить ту чашу яду, на которую обрек тебя победитель. Кто знает, может быть, пройдет время, сменятся зимы и лета, и уже ты свяжешь руки своего противника цепями, и уже он будет преступником.
Я пытаюсь и в старых, и новых философских трактатах, и в повседневной хронике текущей жизни, и всюду, где только можно, прочитать, вычленить, вычислить некую соборную формулу истины, в которой бы, условно говоря, материализм соединялся с идеализмом, философия Бога с философией Дьявола, а палач и жертва попеременно менялись бы местами, дабы понять друг друга изнутри.
* * *
- Да, я могу выражать мои мысли лишь до тех пор, пока мои мысли есть твои мысли,- говорил я себе.- Но если у меня будут мысли, которые ты не сможешь одобрить, то есть сделать своими, то ты запретишь мне пользоваться ими, пускать их в оборот. Я могу свободно философствовать лишь тогда, когда я представляю из себя государственного философа, твоего философа. Мои пути должны быть твоими путями, иначе ты покараешь меня, мои мысли - своими мыслями, иначе ты зажмешь мне рот.
Государство и общество больше всего боится моего значения, и потому оно принуждено тщательно лишать меня возможности пользоваться собой. Я - смертельный враг твой. Существует одно решение - Ты или Я. Поэтому ты так стараешься воспрепятствовать не только мне, но и всему моему. К этому вынуждает тебя долг самосохранения. Общество хочет что-то сделать из людей, и поэтому люди в нем все деланные (мириады паюсной икры!). Всякий же, кто хочет быть сам собой - враг общества, твой враг.
И так было во все века.
Смотри, что говорил Фома Аквинский:
- Если светские владыки справедливо наказывают мошенников и других злодеев, то еще более справедливо не только отлучать от церкви, но и казнить смертью еретиков. Церковь доказывает свое милосердие обращением заблудших, так как осуждает только после первого и второго увещевания. Но если виновный упорствует, тогда церковь, отчаиваясь в его обращении и заботясь о спасении других, отлучает его своим приговором и предает его светскому суду, дабы он был удален из мира сего смертью. Ибо, как говорит св. Иероним, сгнившие члены должны быть отрезаны, паршивая овца отделена от стада для того, чтобы весь дом, все тело, все стадо не были заражены, испорчены, не сгнили и погибли бы.
Вероятно, подобного рода философией руководствовался не один вождь.
А вот что утверждал Жан Жак Руссо, этот известный всем радетель свободы:
- Совокупность всех составляет верховную волю, верховную личность. Общественный союз непогрешим наподобие непогрешимости церкви. Личность же греховна. Отдельный подданный может, преследуя свою выгоду, выражая свою единичную волю, разойтись с выгодой целого. Но кто противится повиноваться общей воле, того вынуждает к повиновению община, стадо. И это значит, что община принуждает его, человека, быть свободным.
Проходят века, я меняю свои обличия, имена, но неизменно одно: я почему-то всегда ощущаю себя "паршивой овцой", "греховной личностью", я всегда не в стаде, а в стороне от него, и потому подлежу воспитанию, удалению из мира. Моя философия всегда носит соборный характер, а мой Бог - соборное, многосоставное строение. И моя философия, и мой Бог всякий раз подлежат уничтожению и глумлению.
В начале XVII века я обитал в Неаполе, и имя мое было тогда Ванини. Я пришел в тот раз к признанию вечности материи, одаренной самостоятельным движением, к признанию имманентности Бога в мире, как всеобщей субстанции и всеобщей мысли. Обвиненный в атеизме, я отвечал своим уличителям, что та зеленая травка, которую я держу в руке, для меня есть доказательство бытия Божия. Но что эта травка была для моих оппонентов? Я был приговорен к смертной казни, как хулитель Бога, атеист и еретик. Прежде чем запалить огонь, у меня потребовали, чтобы я дал отрезать свой язык. Я отказался. Язык пришлось вытаскивать изо рта щипцами. Потом мое еще живое тело объял огонь. Я смотрел, как языки пламени лижут мои ноги. Пепел, мой серый человеческий пепел, развеял ветер.
Трудно сосчитать, сколько раз меня сжигали на кострах. И я не считал, как часто мне отрубали голову тесаком гильотины. Способы "удаления" еретиков из мира смертью многообразны. Меня уничтожали в крематориях Освенцима, заставляли гнить в сибирских лагерях. Мой дух неутомимо тренировали в китайских лагерях трудового воспитания.
Я всегда - "паршивая овца" человеческого стада. Что с ней делать? И эта "паршивая овца" всегда говорит:
- Бог един, но многосоставен, соборен, иерархичен. Истина о мире одна, но многосоставна, многозначна, соборна, иерархична.
Да, я свободен. Ровно в той мере, в какой у меня есть сила, чтобы завоевать, добыть себе свободу. Я имею право на все, чем могу стать и быть. И в том числе, право на свое понимание истины. Сила - мое право на нее. Сила других - моя вина, моя смерть. Вот почему необходимо всегда спокойно выпивать чашу яда, на которую обрекает тебя суд толпы. Если ты проиграл, ты должен понести наказание. Да, я вправе низвергнуть Богов, Государство, Партию, Народ, если - могу. Но если у меня не будет силы, если я проигрываю, тогда существующие Боги стада остаются передо мной в праве, то есть в силе. Свобода не выдается по указу или декрету, стремление к ней - занятие из череды чрезвычайно опасных. Ибо свобода одного это всегда свобода за счет другого. Свобода "паршивой овцы", "еретика", "философа" есть насилие над свободой стада, насилие и подавление прав и свобод стада.
Но как отыскать в мире свободу для всех, как одновременно и однопространственно в одном движении утвердить мою и твою истины о мире?
Возможна ли такая философия, универсальная, всеохватывающая по характеру, которая соединяла бы в себе воедино, легко и естественно, несоединяемое - идеи и настроения субъективного идеализма и объективного материализма и одновременно интеллектуальные разработки и умослагаемые объективного идеализма и субъективного материализма?
Вот чем озабочена "паршивая овца" в ХХ веке. Сооружением некоего панвселенского Собора. Но возможно ли такое сооружение в принципе?
Обстоятельства к тому же таковы, что приходится разрабатывать этот проект в глубокой тайне и одиночестве. И может быть, абсолютно права врач-психиатр с тридцатишестилетним стажем, увидевшая во время охоты в трамвае дичь, предназначенную для укола аминазином? Уж не из тех ли ты, кто выходит за ум человечества?
* * *
- Зачем все живет? Тут - предел вопросам; жизнь -и цель, и средство, и причина, и действие... Она не достигает цели, а осуществляет все возможное, продолжает все осуществленное, она всегда готова шагнуть дальше - затем, чтобы полнее жить, еще больше жить. Другой цели нет.
Это Герцен. И еще - о том же:
- Каждую минуту, каждое наслаждение должно ловить, душа непрерывно должна быть раскрыта, наполняться, всасывать все окружающее и разливать в него свое. Цель жизни - жизнь. Жизнь в той форме, в том развитии, в которые поставлено существо.
Какой же вывод? Я - "поставлен" в определенные условия. И в этих определенных условиях я должен совершать и исполнять свою вечную миссию. В частности, истолкователя прошлого и настоящего и прорицателя будущего.
* * *
К вопросу об обстоятельствах, в которые "поставлен" философ, об условиях, в которых создается его философия.
Случайно сохранилась и по случаю нашлась дневниковая запись, набросанная карандашом на нескольких листах бумаги.
Место действия: горный поселок Одрабаш Таштагольского района Кемеровской области. Время действия: 1963 год, воскресенье, день выборов в Верховный Совет СССР.
Промозглый день. Возвращаемся домой с прогулки. Вожусь с дочкой, раздевая ее. Она что-то щебечет.
Слышу голос жены:
- Наверное, проголодался, а у меня ничего не готово. Сходи в столовую, заодно и проголосуешь.
- Не буду. Не пойду.
- Но ты же сам позавчера согласился, что пойдешь. Сам же сказал, что бессмысленно дразнить людей по пустякам. Разве это неверно?
- Может быть. Но я сказал так, чтобы ты не мучила себя прежде времени. Не травила себя беспокойством.-Слышу за спиной тяжелый вздох.- Ну, что ты? Все будет хорошо.
- Да уж, хорошо! У нас с тобой дочка. Я беременна. У нас будет двое детей. Их нужно поднять на ноги.
- Нехорошо и ненормально здесь другое. Этот твой страх! Эта тревога!
- Но, может быть, сказать им, что ты уехал? Хотя куда ты можешь уехать?
- Зачем? Я дома. Я штудирую Платона. Мне некогда.
- Но ведь они придут. Что ты им скажешь?
- А зачем мне им что-то объяснять? Я просто воздерживаюсь от голосования, вот и все. Имею я право на это или нет?
Проходит четыре часа. Стук в дверь. В проеме - высокий, худой, бледноглазый.
- Что, Валеев, не голосуете?
- Не хочу.
На лице вошедшего - растерянность, удивление.
- То есть? Как так не хотите?
- Некогда. В голову пришли кой-какие мысли. Надо их записать.
- Вы задерживаете всех членов участковой комиссии. Вот ваша жена еще утром проголосовала.
- Это ее дело. А у меня нет времени.
- Но так же нельзя!
Передо мной - взрослый серьезный человек. В бледных серо-голубых глазах вспыхнуло детское недоумение, обида.
- Вы, наверное, шутите? Но с этими вопросами не шутят.
- Разве я не имею права воздержаться от голосования?
- Да, конечно, имеете полное право. Мы вас не гоним, однако...
Не договорив, пришелец поворачивается, уходит - с тем же недоумением, непониманием. И, ступив уже за порог в коридор, говорит жене:
- Он что? Отказывается?
На циферблате будильника - без десяти десять часов вечера. Жена уже в постели. Дочка спит. Я - за письменным столом, что-то пишу. Весь день я провел с томами Платона. В комнате полумрак. Стук в дверь.
Двое. Первый в волчьей шубе, нос кривой. Лицо голое, белое, безволосое - молодой и плешивый. Другой -старше, сильно выпивший. Глаза красноватые. Стоит у двери с красной урной, молчит.
Молодой:
- Ну, вы один у нас остались. Я думаю, вы знаете, за кого будете голосовать.- В руках белые и розовые листки бюллетеней.- Вот эта кандидатура - в местный совет. А эта - в Верховный.
- Видите ли, я не хочу голосовать вообще. Участок рядом, я мог бы сходить. Не больной.
- Ну, у нас есть и больные. Может быть, вы заболели? Больные тоже должны голосовать.
- Я должен извиниться перед вами, что вынудил вас идти сюда. Но что же делать? У меня нет желания голосовать.
- Причина?
- Не хочу.
- Причина?!
Молодой взглядывает на старшего. Я тоже гляжу на него. В хмельных глазах его - злоба и ненависть. Молодой тоже начинает злиться. Нос у него кривой, и как-то криво, неодинаково вздуваются ноздри.
- Я не хочу расписывать в деталях, почему не считаю нужным делать это. Для вас это не причина. Для меня же - причина.
- Что ж, извините,- в голосе молодого оттенок угрозы.
- Да-да, и меня извините.
Через десять минут разговор в коридоре с пьяным соседом.
- Ты что? Голосовать не хочешь? Пойдем посидим, потолкуем хорошенько. Я тебе вправлю мозги.
- Потом, Григорий, как-нибудь.
- Нет, ты скажи, сука! Ты кого из себя корчишь? Что уставился? Падла образованная! Ненавижу таких.
- Ты ступай, Григорий. Я трезв, а ты пьян. Захочешь потолковать, заходи завтра трезвым. А сейчас иди. Будешь оскорблять, побью.
Сосед уходит к себе в комнату, плачуще и злобно выкрикивая:
- У-у, сука! Давить, давить таких!
На следующий день разговоры на работе:
- Я слышал, Ретинский говорил, что тобой обком партии заинтересовался.
- Пускай интересуются. Как бы кто другой не заинтересовался.
- Наверное, здешний гэбист уже навострил уши. И докладную, поди, настрочил.
- Кстати, во всей Горной Шории нашлось только два человека, которые не проголосовали.
- Кто еще?
- Есть, говорят, одна старуха в Шерегеше. Твоя единомышленница, видно. Около девяноста лет. Тоже отказалась - не хочу, не приставайте, не буду.
Громкий гогот. Смеются.
- Блок образовался. Выжившая из ума старуха и ты. Баптистка и инженер-геолог. Да, попал в одну группу с выжившими из ума, пропойцами, умалишенными!
После обеда из Темир-тау приезжает начальник Казской геолого-разведочной экспедиции Западно-Сибирского геологического управления Ретинский. К концу рабочего дня меня вызывают к нему на беседу.
Красный, здоровый. Улыбается:
- Отличился, выходит. Почему?
- У меня все в пределах закона.
- Ну, ты не крути. Давай попросту. Видишь, мы одни.
- Прежде вопрос. По своему желанию вы со мной беседуете или по сигналу сверху?
- И по своему, и по сигналу. Вчера я в Сухаринке был. Без двадцати двенадцать ночи - звонок из Таштагола: "Валеев у тебя не проголосовал! Сейчас же узнай, выясни, доложи".
- Неужели это так важно?
- Все важно на этом свете. И каждое лыко в строку идет. Смотри сам. Ты инженер-геолог, в какой-то мере руководитель. Я собирался тебя начальником отряда назначить. Но вопрос: можем ли мы вам доверить людей? Понимаешь?
- Я закона не нарушил.
- Не говори мне о законах. Их нет.
Сидим, курим. Над головами - дым от сигарет. Сквозь дым - белозубая улыбка Ретинского.
- Ну, ладно, не дрейфь. Мысленно я с тобой. Конечно, лет десять назад ты бы сейчас как антисоветчик уже давал показания следователю, а с меня бы уже три шкуры спустили да и с должности бы уже выгнали. Но сейчас -свобода, демократия. Поступай, как душа велит, но... форму соблюдай! Знаешь, в чем твоя вина?
- В чем?
- То, что не проголосовал - чепуха! Ты форму соблюсти отказался. Еретик! В старые добрые времена где-нибудь во Франции или Италии тебя бы к столбу привязали, а к ногам вязанку дров бросили. Ты комсомолец?
- Нет.
- А кто в 1952 году в комсомол вступал?
- Сейчас нет. Что? Личное дело смотрели?
- А как же? Говорят, пишешь что-то. Литератор, философ? - Ретинский радостно хохочет.- Основы и там нарушаешь?
- Пишу. Читаю. В последнее время - Платона и Аристотеля. В свободное от работы время. Нельзя?
- В свободное от работы время надо баб иметь и водку пить. Водку пьешь?
- Нет.
- Ну вот, живешь в России и водки не пьешь? Опасный ты человек! Ладно, скажу, чтобы занялись твоим воспитанием. Водку пить надо научиться обязательно...-и уже когда я был в дверях: - Да, знай, что теперь на тебе - метка. Ты помечен на всю жизнь!
Придя с работы домой и сидя за письменным столом за томами философов, которые жили раньше и имена которых я носил прежде, я долго размышлял о том, что произошло в эти дни. Старый опытный волк от геологии Ретинский угадал попасть своим определением в самую центральную точку, в ее ядро: я отказался соблюдать форму.
Собственно я решал тогда, наверное, на прямолинейно-юношеском уровне некий философский вопрос: имеет ли право на бытие моя собственная мысль о мире? Пусть еретическая на сегодняшний взгляд, не апробированная в общественном мнении? Но имею я право на своеволие в мысли и действии или нет? И, пожалуй, произошло главное: я доказал самому себе, что имею право быть. Отказавшись соблюсти общепринятую форму бытия, я высказал претензию на создание своей формы.
Это было совпадение, однако, именно в тот день, усиленно штудируя знаменитых философов древности, я пришел окончательно к выводу, что меня не устраивают и имеющиеся философские формы мысли. Отказ соблюдать формы, какие бы то ни было, являлся, видимо, тотальным.
Может быть, в тот день я родился как философ?
Философская мысль не есть нечто отвлеченное. Истинная мысль - всегда поступок, действие, рискованная игра, ставка ва-банк. И готовность, если нужно, идти на костер.
Второе наблюдение: истинная мысль, видимо, всегда помечена неким знаком. И этот знак, вероятно, несмываем. Метка, знак, тавро. Может быть, появление подобного знака на челе означает, что ты негласно принят в тайный орден высших творцов? Тебя пометили, и ты уже -среди небожителей; у тебя имя, которое ты обязан прославить и поставить в ряд своих прежних имен.
Но прав оказался и старый бродяга-геолог: из-за невидимой метки на лбу в течение последующих сорока лет жизни я всегда был в числе лиц, никуда не избираемых и ни на какие посты не назначаемых. Меняются режимы, знак на лбу остается.
* * *
Из В.Розанова:
- В затаеннейших возможностях, в затаеннейших даже тенденциях мы все суть человекоубийцы, мы начинающие человекоубийцы... При всяком гневе, ярости, раздражении, мстительности убийца назревает в нас, и только не дозревает. Но это уже все равно: дробь есть, есть и целая единица. Мы - дробь. Вспомните непрерывные дроби и теорию пределов в математике, и вы скажете, что я прав. Не было бы самых чувств гневливости, мести, раздражения - люди были бы как ангелы, без способности возмущаться, если бы в них не жила эта дробь убийцы и, в конце концов, затенен и лишь обстоятельствами сокрыт - полный убийца. А убийство, смертоубийство, злодеяния, каторга, война оттого эмпирически и возникли в истории, оттого они и есть, наблюдаются, что тень злодея неотделима от светлого человеческого образа. Кровь врага хорошо пахнет. Марат кричал это о крови роялистов. Но пришла застенчивая провинциальная девушка Шарлотта Корде и сказала: "А для меня хорошо пахнет кровь Марата". Разошлись во вкусах. А достоинство человека, абсолютное? Оно одинаково? И, наконец, все завершается этой ужасной религиозной истиной, что уже второй человек на земле - убийца. Каин! Что убийца? Хуже - братоубийца! Всего четверо людей на земле - отец и мать, и два сына. Земля широка, цветет. Разошлись бы, если бы не любили, а то лучше "вкушали бы плоды во все дни живота своего". Так нет! Один из четверых подполз к другому и - хвать его ослиной челюстью по голове! Брата невинного, юного, не защищающегося! Не ужасно ли это, не ужас ли в этой "откровенной", из Откровения, из Библии взятой истине?
Самая глубокая философская идея в этом блестящем пассаже: тень злодея неотделима от светлого человеческого образа. Неотделима тень злодея от тени агнца. Неотделимы действия Дьявола от помышлений Бога. Неотделимы друг от друга свет и мрак. Неотделимы в своем единстве север и юг, материализм и идеализм, правое и левое, низ и верх. Неотделимо, неотторжимо, неразрывно совместимо абсолютно все несовместимое друг с другом. Если есть Каин - будет и Авель. Если царит безобразие -воцарится и красота. Тут же, немедленно, одновременно, без отсрочек. Духовное всякий раз непременно облечено в материальную оболочку, материальное пронизано невидимыми волнами сознания.
В соединении несоединимых парадоксов - суть моей философии.
Как неудержимо влекут нас, мужчин, женское тело и женская душа! Только в соединении с женщиной в ослепительном акте оргазма я полон, счастлив, истинен, всецело абсолютен, совершенен. Маленькое частное "я" становится "Я" бесконечным, этот миг - миг соединения с Богом. Исчезает граница между мужским и женским, и оба начала сливаются в крике радости приобщения к высшим реальностям бытия.
Универсальная философия - это оргазмический акт слияния, казалось бы, абсолютно несовместимых идей. И только в нем, видимо, содержится вся полнота истины о мире.
* * *
По Джону Локку, вещи существуют объективно; наши идеи и представления - результат воздействия этих вещей на нас; врожденных идей и принципов нет; душа ребенка - чистая доска, на которой не начертано ни одного знака. Правильно? Правильно. Однако есть и врожденные идеи. Знание, заложенное в инстинктах,- из древнейших. Есть полученное посредством опыта (промежуточное). И рефлективное, отраженное, компилятивное, вырабатываемое, скажем, мозгом взрослого человека. И, наконец, высшее, творческое - результат самопознания духа, рождения его из себя самого. Это есть в каждом человеке. В разной степени проявленности.
Кант, Декарт (?), Лейбниц - врожденные идеи, априорные; Маркс - идеи посредством опыта; Локк - посредством опыта, компиляция данных другого сознания; Гегель, Шеллинг - самопознание духа; я, Д.В.,- принятие всех идей, собирание их воедино. И это - принцип мышления. Внутренняя стратегическая установка.
* * *
Известная формулировка Маркса: "Философы лишь различным способом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его". Взять на себя цель изменения мира - значит взять на себя функции Бога. По силам ли эта грандиозная задача нынешнему, реально существующему сегодня человеку? Насколько этот реальный человек близок к идеалу богочеловека, которому оказалось бы по плечу достижение великой цели?
К сожалению, не очень большой нравственный багаж и запас содержательных сил находится у человека, пытающегося сегодня овладеть самой труднодоступной вершиной. Приблизить реальность к коммунистическому идеалу - задача соблазнительная, но труднодостижимая.
Что лежит сегодня в основе нашей нравственности, нашей морали? То, что способствует укреплению государства, внешнему, видимому упрочению строя. Ложь способствует? Да. Значит, она нравственна, истинна. И нас закармливают ложью. Убийства, репрессии? Да. Значит, и репрессивная практика моральна. Борьба с инакомыслием? Разумеется. Выходит, под корень все, что выходит за рамки стандарта. Цель оправдывает средства. Мораль иезуитов. Но на основе этой морали и мы стремимся воспитать совершенного человека и создать совершенное общество. Воспитаем ли? Создадим ли? Внешнее видимое упрочение строя может сопровождаться внутренним распадом и разложением.
Но неминуем ли крах? И может ли в принципе несовершенный человек построить совершенное общество? Как ни парадоксально, равновероятно и то, и другое.
Послушайте музыку. Посмотрите на творения великих художников. Взгляните на немыслимые по красоте поэтические строки. Остановитесь в изумлении перед архитектурными шедеврами. Или перед мощью и красотой промышленных конструкций. Все это создано несовершенным человеком. Значит, в нас есть духовный резерв. И иногда этот резерв включается в работу.
Человек подобен многоступенчатой ракете. Весь вопрос в том, как задействовать его вторую и третью ступени.
Сейчас контуры универсального коммунистического общества грубо прорисовываются человеком первой и отчасти второй ступени. Крах неминуем. Общество сойдет, "соскочит" с орбиты. Но победа вполне вероятна, если человек в этом созидательном порыве прорвется в свою высшую, третью ипостась.
Третьим состоянием должна быть одержима прежде всего духовная и политическая элита общества. Но именно в ней налицо все признаки разложения. Трагедия неминуема.
* * *
Да, мой третий человек - собственно, попытка создания новой философии жизни, новой универсальной религии. Это учение о мессии, о Спасителе. Но этот Спаситель находится в недрах самого человечества, в его запертой груди,- он должен вырваться оттуда и явиться в мир в своем мегаоблике. Сколько уже было ранее попыток создания религиозных систем, моральных учений и порой к каким социальным кошмарам приводило их осуществление! Но что делать? Перестают работать старые учения, и возникает необходимость в новых. Больше того, новые учения возникают сами, спонтанно, непроизвольно, часто в самой неподходящей обстановке. Эти строки я пишу в глухом, оторванном от мира поселке, спрятавшемся среди сопок Горной Шории, в марте 1964 года. Боюсь, что большинство даже не представляет, где находится эта Горная Шория.
Мир на изломе. Одна система ценностей в конфликте с другой. И впереди, возможно, кровь, новые великие бедствия, обрушение устоев жизни. И кто-то, вероятно, может сказать, что смешно и утопично в такую историческую минуту вновь говорить о новом Боге, о круге спасения для человечества, который он держит в своих руках. И тем более не смешно ли это слышать из уст совершенно безвестного философа, который на годы, если не на десятилетия, обречен на молчание? Но может быть и нужно, чтобы в век уныния, безверия, тотального скепсиса и надвигающейся смуты в умах прозвучал уверенный, пусть и не слышимый никем голос, возвещающий о возможности новой жизни за той предельной чертой, к которой подошло человечество.
Я размышляю об этом, а мой оппонент, мой критик говорит мне: "Да, весть о пришествии в мир людей нового Бога - прекрасна. Но станет ли легче обыкновенному человеку с этим новым Богом? Изменится ли что-то в лучшую сторону в его жизни? Ведь нужен Бог, который соединил бы в себе и духовное, и физическое. Он должен принести человеку и духовный хлеб, и физический. Боги прежних религий расширяли духовное пространство и в какой-то мере облегчали жизнь физическую - для тех людей, в душе которых существовала и жила истинная, глубокая вера в них. Но ныне, в нашем атеистическом мире, где не осталось ничего святого, или почти ничего, где все былые духовные ценности растоптаны и низложены и все перевернуто вверх дном, где зло невозможно отличить и отделить от добра, а жизнь - от смерти, какой силой должен обладать ваш новый Бог, чтобы измученные, изверившиеся люди могли бы поверить в него и встать под его крыло? Есть ли в вашем Боге нечто такое, что могло бы победить глобальное разочарование людей и разброд в их мыслях, верованиях?"
Что мне ответить на это? Жестокость, зло, смерть, безверие всегда царили на земле. И не раз казалось, что наступает последний предел. И все же находились философы, художники, мыслители, пророки, которые говорили: "Есть надежда". И вот сейчас я говорю: "Есть надежда. Ее принесет на землю третий человек, мессия, Спаситель". Да, больше надеяться не на кого. Никто не придет к нам ни с неба, ни с земли, ни из соседних пределов. Спаситель родится в груди человеческой и выйдет из нее. И природа снова станет нашей союзницей. Третий человек спасет от гибели не только человеческий род, но и мать-природу, которую почти погубил первый и второй человек. Спасение только в невероятных резервных возможностях третьего человека. Поэтому надо взращивать третье начало в собственной душе, вытаскивать его на свет из собственных недр. Это надо делать каждый день, каждый час, каждую минуту.
* * *
В решении основного вопроса философии об отношении материи к сознанию или, наоборот, сознания к материи не следует принимать ни чисто идеалистическую версию взаимоотношений, ни чисто материалистическую. Материя и сознание находятся в нерасторжимом единстве, и основой этого органического единения является не материя или сознание, а материя и сознание. Союз "или" необходимо заменить союзом "и". Вроде бы все просто, но эта замена есть тем не менее огромный шаг в мышлении, своего рода революция. И это не дуализм, утверждающий, что тело и душа существуют отдельно друга от друга в качестве самостоятельных сущностей. Самостоятельность здесь не абсолютная, а относительная. Материя и сознание существуют только друг в друге, в тождестве, в слиянии. Это означает, что всякая материя, даже самая косная из косных, одухотворена, а сознание - материально. Другими словами, сознание есть свойство материи, неотъемлемое, органичное, от века данное, а материальность есть свойство сознания. Любые формы сознания, в том числе такая безусловная и абсолютная, как Бог, невозможны, следовательно, без каких-то материальных носителей, могущих иметь самые немыслимые и фантастические характеристики. И точно так же нельзя, вероятно, полагать, что существуют какие-то формы материи, скажем, звездные скопления, черные дыры или даже элементарные частицы, изначально лишенные свойства сознания.
Да, элементарные частицы обладают свойством сознания. Да, феномен сознания должен быть введен в физические формулы.
Учение, в котором в качестве тезиса выступают все ветви и направления материалистической философии, в качестве антитезиса - все мыслимые и немыслимые слагаемые идеалистической философии и в качестве синтеза, принимающего в себя и тезис, и антитезис в их совокупности, есть уже универсальная философия, которую исповедую я. Вот что означает замена союза "или" на союз "и".
Последствия такой замены грандиозны.
Для мегачеловека будущего такое мышление, станет вероятно, естественным, как дыхание.
* * *
Сенсуализм полагает, что единственный источник познания есть ощущение. Оставим однако слово "единственный" на совести учителей этой доктрины. Зададимся вопросом: какова внутренняя природа ощущения? Что это такое? Если рассматривать ощущение как отражение вещного, чувственного мира (материалистическая точка зрения), такой подход приведет нас к точке зрения Гольбаха, Фейербаха. Если же видеть в ощущениях субъективное отражение собственных представлений о мире, т.е. принять формулу Беркли (существует лишь то, что мной воспринимается; вещь - комбинация моих представлений), это приведет к субъективизму Юма, Маха. Наконец, можно рассматривать ощущение как дыхание мирового разума, как волны некоего общего сознания, уже бывшего, существовавшего и транспортировавшегося в данный момент в меня, в мои чувства. Противоречат ли эти точки зрения друг другу? С позиций универсальной философии - нет. Что есть в наших ощущениях? Конечно, и вещный, предметный мир, объективная реальность, но не только. В них присутствует и субъективная окраска мира, несоответствие восприятия общепринятому стандарту, неполнота, т.е. кажимость, галлюцогенность. Если я вижу вещь иной, чем ее видит кто-то другой, то в известном смысле для меня действительно не существует то, чего я не вижу. Но и это не все. Как бы мы ни были самостоятельны в восприятии и оценке окружающего мира, мы никогда не можем преодолеть инерционную силу традиций. Мы носим их в себе, ибо мы вырастали, питаясь их воздухом. Традиции мышления, сознания и чувствования заложены в нас природой - это то общее, мировое, что подразумевал Гегель. Таким образом, и здесь, в анализе внутренней сущности ощущений, можно видеть прямое обоснование универсального подхода.
Ощущения, разумеется, лишь один из путей познания. Далеко не единственный. В своих суждениях мы исходим как от частного к общему, так и от общего к частному. Мы пользуемся в равной степени и индукцией, и дедукцией. Исследуя действительность, мы смотрим на нее как сверху, с точки зрения априорных общих принципов, с позиций чистого умозрения, так и снизу, сквозь увеличительные стекла опытных данных. Поэтому утверждать, как это делал когда-то Энгельс, что принципы являются не исходным пунктом исследования, а его заключительной частью, что они не применяются к природе, к человеческой истории, а абстрагируются, извлекаются из нее, возносятся над ней, что, наконец, не природа сообразуется с принципами, а, наоборот, принципы верны лишь постольку, поскольку они соответствуют природе,- все это верно лишь в том случае, если признать относительность этих суждений. С таким же пылом можно утверждать и обратное. Универсальной философии претит в равной степени как чистая умозрительность спекулятивного подхода, так и голый, беспримесный эмпиризм. Гармония - в сочетании принципов и фактов.
Близкие душе мотивы этого воззрения можно найти у Спинозы. Он отвергал Бога как творца природы. Он отвергал и бездушность природы, ее голую материальность. Сама природа есть Бог. Сама природа есть причина самой себя, причина существования и сущности всех вещей. Отстаивая идею о всеобщей одушевленности материи, он отстаивал одновременно идею и о всеобщей материальности души.
Подобный подход смыкается и с гилозоизмом: вещество есть жизнь; сама природа есть жизнь. Гилозоистами были древнегреческие философы, приписывающие способность ощущения и мышления всем формам материи.
Как глубоко я мыслил уже в древности. Но сколько было шатаний! Весь многовековый, даже многотысячелетний путь - это бесконечные пробы на ощупь разных вариантов освоения действительности. И как часто желаемое, но относительно ложное, узкое казалось сильнее и действительнее реального и универсального.
Мир был в основном миром первого человека. Затем в мире стали царить воззрения второго человека. В этих условиях мегамышление, основывающееся на универсалистских подходах, было экзотикой или, вернее, эзотерикой, доступной немногим. Подобный способ мышления был, вероятно, преждевременным. Не преждевременен ли он сейчас?
* * *
Еще об анализе сущности ощущения.
Согласно теории иероглифов, ощущения и представления человека являются не копией предметов, а только условными знаками, иероглифами, не имеющими сходства с внешним миром. Наши ощущения и чувства, согласно этому воззрению, не дают правильного познания мира, наше сознание не является отражением предметов и вещей объективной действительности, изображение никогда не может полностью совпасть с предметом, который изображается.
Для меня эта и другие теории (их может быть великое множество) действительно только отдельные иероглифы. Лишь при соединении, слиянии воедино эти иероглифы образуют слово, которое можно прочесть и которое отражает мир во всей его максимальной полноте.
Все так просто. Но почему я так одинок, что кажусь порой себе изгоем или выродком?
Чрезвычайно одинока в мире универсальная идея. Она лежит буквально на поверхности, но как же трудно ее увидеть.
* * *
И снова о другом, хотя, вероятно, о том же.
Вико. Четыре основных этапа развития: божеский (детство человечества, первобытное состояние людей), героический или юношеский период (возникновение аристократических государств, рабовладение), человеческий, или зрелый, период (господство демократии, гражданское и политическое равенство, расцвет наук). Затем в периоде угасания - старость, деградация, распад, возврат истории к начальной стадии своего существования. Ницше. Теория вечного возвращения, т.е. повторение всего, что было и кануло в вечность. Шпенглер. Теория заката Европы (а вместе с ней и всего мира) и возврата к первобытным временам. Ванситтарт и Рассел. Теория некоего ракообразного движения общества, когда человечество, проделав определенный путь вперед, переходит от прогресса к попятному движению. Гаррингтон. Теория круговорота, предусматривающая неизбежность возврата современного человечества к периоду Средневековья. Маркс. Теория поступательного развития, согласно которому прогрессирующие материальные условия жизни общества рождают новые, более прогрессивные, высшие формы общественных отношений. Северцев. Биологический прогресс, ведущий к процветанию вида, достигается не только изменениями, поднимающими его общую организацию и жизнедеятельность на более высокую ступень, но и приспособительными изменениями частного характера. В некоторых случаях, например при паразитизме, биологический прогресс обязан регрессивным изменениям, приводящим к упрощению организма, деградации. Чередование этих направлений в эволюции, по Северцеву, характеризует скачкообразную цикличность фауны в историческом развитии. То же и в общественной жизни.
Каков исторический процесс согласно универсальной философии?
Маятниковый, циклический, кругообразный с одновременным подъемом по спирали. Вперед-назад, вперед-назад. Но это не топтание на месте, а движение по эллипсоидной орбите, и всегда на ступень выше предыдущего движения. Никакого "назад", собственно, нет. "Назад", или регресс,- это тоже прогресс. Налицо чередование эпох с разным знаком - символических и реалистических.
ХХ век и, по всей видимости, XXI - эпоха символических величин и значений. Ближайший аналог этой эпохи - время Средневековья. Совпадения знаков поразительны. Далее следующим третьим аналогом нынешнего времени, более далеким, более опосредованным, но вместе с тем удивительно близким по духу, является эпоха мезонеолита. Наконец, четвертый аналог - самая заря исторического существования человечества, эпоха нижнего палеолита. А что в промежутках между этими эпохами? Такие же крупные исторические периоды, когда в жизни человечества, в его мышлении, творчестве, организации жизни господствуют, довлеют уже реалистические величины и значения. Ближайшим аналогом ренессансной эпохи, завершившейся в конце XIX века, является античность. Третьим аналогом - реалистическое время верхнего палеолита.
Цикличность, пульсация, ритм - вот что такое мировая история человеческого рода. Но такая же пульсирующая ритмичность прослеживается и в бытии всей природы.
Почему мы не ощущали биения этого ритма прежде? Ведь он очевиден.
Зная законы пульсирующей цикличности и ритма в мировой истории, нетрудно быть и пророком, предугадывая будущее. Будущее будет так же четко ритмизовано, как и все прошедшее ранее.
* * *
Читаю снова Шредингера и размышляю над прочитанным.
Дарвин считал, говорит он, что материалом, на основе которого действует естественный отбор, служат малые непрерывные случайные изменения. Потом, однако, было доказано, что эти изменения не наследуются. Если взять урожай чистосортного ячменя и измерить у каждого колоса длину остей, а затем вычертить на графике результат этих статистических измерений, то получится кривая, где будет видно, что преобладает средняя длина остей. Отклонения в том либо другом направлении будут встречаться с определенными частотами. Однако если выбрать, предположим, группу колосьев с остями, заметно превосходящими среднюю длину, то, казалось бы, можно ожидать, что отбор при посеве скажется на увеличении средней длины остей. Тем не менее новая статистическая кривая будет примерно подобна первой кривой. И та же самая картина возникнет, когда для посева отберут колосья с особенно короткими остями.
Отбор не дает результата, ибо малые непрерывные различия непосредственно не наследуются, ибо различия эти случайны, считает Шредингер. Наследуются изменения скачкообразного, прерывистого характера. Факт дискретности выражается здесь в том, что между материнскими особями и дочерними нет промежуточных форм. Это та же дискретность, что и в квантовой теории. Там тоже не наблюдается промежуточных ступеней между двумя соседними энергетическими уровнями.
В физике прерывистость названа квантовым скачком, в биологии - мутацией. Своим происхождением мутации обязаны своего рода квантовым скачкам в генных молекулах.
А что в истории? Ведь там в социальных молекулах тоже наблюдаются мутации или квантовые скачки, проявляющиеся полной смутой в умах.
В историческом процессе наследуется не следующая по времени дочерняя цивилизация, а последующая, внучатая. Скажем, наследником символической цивилизации ХХ-XXI и, возможно, отчасти XXII столетий станет не еще более изощренная по характеру знаковая цивилизация дочернего типа, а, напротив, полярная по знаку, внучатая цивилизация реалистической направленности, пластическая по своему характеру.
Длинные ости у длинноостых посевов могут появиться через раз. И следующий раз - опять через раз.
Дарвин, по-видимому, в своих постулатах столь же прав, сколь и неправ.
Я отмечал пульсации в историческом процессе, ритмику, цикличность. Стоит, вероятно, ввести в историю и такой важный термин, как дискретность.
* * *
Я как птица над полем. Кружусь в небе, высматриваю добычу, порой сажусь на одно и то же дерево. У меня есть даже любимые ветки.
Например, идея первоматерии, основного вещества, начальный толчок которой дал еще один из первых философов Земли Анаксимандр. Некоторые крупные идеи кажутся мне врожденными. Я нахожу их внутри своего ума как некоторую изначальную данность. Вот почему мне представляется, что, быть может, и Анаксимандр -это мое бывшее имя?
Не гордыни ради, разумеется, я все это говорю. Меня поражает глубокая внутренняя укорененность некоторых идей в душах многих философов, живших в разное время, в разных странах, и поневоле думаешь, уж не длящееся ли тысячелетия и повторяющееся явление реинкарнации перед нами?
Анаксимандр (я рассматриваю его как своего древнего двойника) отрицал, что первоматерией может быть обыкновенная вода, как считал Фалес, или какая-либо другая известная субстанция. Тогда все искали великое начало, откуда все пошло? Да и сейчас мы ищем это начало. Мой двойник же утверждал, что первоматерия бесконечна, вечна, неизменна и заполняет собой весь мир. Эта первоматерия, или апейрон, преобразуется в различные известные нам из опыта субстанции. Антитеза бытия и становления - ось философии Анаксимандра. Первоматерия - неизменное бесконечное, недифференцированное бытие - в процессе становления принимает разнообразные формы, пребывающие в непрерывной вечной борьбе. Процесс становления есть выделение формы из хаоса и, следовательно, ограничение, уменьшение бесконечного бытия. Оно расценивалось Анаксимандром как разрушение в борьбе, как проклятие, которое, в конце концов, искупалось возвратом в небытие, или в первоматерию как таковую. Бытие и небытие сливались воедино. Бытие первоматерии, или хаоса, было небытием форм. Бытие форм отрицало бытие первоматерии. Борьба, о которой шла речь, диктовалась противоречием между горячим и холодным, между влажным и сухим, между огнем и водой. Между полярностями, полюсами, составляющими суть мировой жизни. Временная победа одного начала над другим являлась несправедливостью, но в установленное время приводила к искуплению. Согласно моему двойнику, существовало вечное движение и непрерывное творение мира.
Высказывания Анаксимандра были первым выражением идеи об основной прасубстанции, нейтральной, безличной, готовой стать всем.
В современной атомной физике в новой форме возникла та же проблема: является ли первоматерия одной из известных субстанций или она нечто отличное от них?
В первом случае это означало бы, что все множество элементарных частиц может быть объяснено с помощью нескольких "фундаментальных" элементарных частиц. И фактически в последние десятилетия теоретическая физика главным образом исследовала эту возможность. Во втором случае все многообразие элементарных частиц объясняется некоторой универсальной первоматерией, или энергией. В этом случае ни одна из элементарных частиц принципиально не выделяется среди других в качестве фундаментальной. Последняя точка зрения соответствует доктрине моего двойника, носившего имя Анаксимандр. И я убежден, что именно такой взгляд правилен и в современной физике.
Кроме трех основных строительных кирпичей материи - электрона, протона и нейтрона - вскоре были открыты новые элементарные частицы, которые порождались происходящими при высоких энергиях столкновениями. По истечении исключительно малого промежутка времени они исчезали, превращаясь в другие элементарные частицы. Главная черта всех этих элементарных частиц различных сортов,- а их в ХХ веке насчитывали уже около трех десятков,- была нестабильность. Эксперименты между тем показали: частицы возникают из других частиц и могут быть превращены еще в какие-то другие частицы, образуясь просто из кинетической энергии частиц. Налицо был полный маскарад, полная превращаемость материи. Частицы эти могли превратиться и в энергию, например, в излучение. Следовательно, налицо довольно весомое доказательство единства материи: все элементарные частицы "сделаны" из одной и той же субстанции, из одного и того же материала, который можно назвать энергией, или универсальной материей, или первоматерией. Частицы - это только различные формы, в которых может проявляться первоматерия.
Как-то Пушкин, по-моему, после написания "Бориса Годунова", не удержался и воскликнул, восхищаясь словно со стороны собственным талантом: "Ай да Пушкин, ай да сукин сын!" То же самое можно сказать и о моем двойнике: "Ай да Анаксимандр! Ай да сукин сын!" Как далеко видел! На тысячелетия вперед."
Философская идея опережает научную мысль или научный факт нередко на столетия и даже тысячелетия.
* * *
Вот еще одна интересная деталь, которую физика ХХ века словно бы даже не заметила.
В некоторых случаях наблюдаемые новые явления могут быть поняты только с помощью новых понятий. Скажем, какие-то процессы, происходящие в микромире, в микрокосмосе и, напротив, в мегамире или мегакосмосе. Естественно, новые понятия образовывают свою замкнутую систему и могут быть выражены с помощью математических символов. Вместе с тем мы видим, что из классической физики, т.е. физики макромира, в неклассическую физику микро- и мегамира переходят такие единицы измерения и понятия, как грамм, метр, секунда. Но каково соотношение между различными системами понятий и может ли совершаться переход одних и тех же понятий из одной системы в другую, а затем и третью безболезненно для истины? Или истина здесь уже мало что значит? Если одни и те же понятия и слова имеются в трех различных системах - квантовой физике Шредингера, классической физике Ньютона и квази-космической физике Эйнштейна, то в каком смысле можно еще говорить, что эти понятия отражают реальность? Что сантиметр, вычлененный из миллиона световых лет, и сантиметр минус тридцать третьей степени, характеризующий какой-то микрообъект, есть в точности одно и то же, что и эталон сантиметра, найденный, измеренный в земных условиях? Кто это доказал? Похоже, в научных данных все больший объем информации представлен субъективным моментом. И эта субъктивизация результатов науки, вероятно, будет все больше усиливаться.
Квантовая теория уже не допускает объективного описания природы. В описание атомных процессов, да и процессов, происходящих в далеком космосе, субъективный элемент введен прямо и недвусмысленно, поскольку измерительный прибор создан наблюдателем-исследователем. То, что мы наблюдаем в этих сферах мироздания, это не сама природа, а природа, которая выступает в том виде, в каком она выявляется благодаря нашему способу постановки вопросов. Мы здесь сродни Богу: благодаря той или иной постановке вопроса и применению той или иной измерительно-наблюдательной техники происходит то или иное творение мироздания.
Что-то здесь есть еще недодуманное, недоговоренное. Мы словно стоим перед какой-то границей познания. Словно некая пелена застилает нам глаза. Мы что-то вроде и понимаем, а что-то, возможно, нам уже не дано понять. Или пока еще не дано.
Весь вопрос, наверное, в том, можем ли мы в своих ощущениях, представлениях, понятиях, теоретических построениях выйти за рамки трехмерного мира и развить в себе способности к постижению внефизического мира, т.е. мира действительного, объективно существующего, но лежащего за пределами нашей наблюдаемости.
* * *
Однако как шатает человеческую мысль из стороны в сторону!
Вот я - Декарт, и мыслю две субстанции, две абсолютно самостоятельные, независимые друг от друга сущности. Свойства, без которых субстанция не может ни существовать, ни даже мыслиться - в отношении тела протяжение, в отношении души мышление. Все остальные явления и процессы во Вселенной только модусы, т.е. случайные, не необходимые состояния или проявления той или иной субстанции. Этот дуализм разрывает единство мира и отрывает душу от тела, а Бога - от природы, поскольку Бог оказывается чем-то внешним по отношению к природе.
И вот меня зовут уже Спиноза, и я даю миру единую и единственную субстанцию с двумя атрибутами - протяжением и мышлением. Бог перестает быть трансцедентным природе, ибо он сам уже оказывается природой. Нося имя Спинозы, я мыслю, что существует одна, единая субстанция - природа. Она протяженна, и она же мыслит. Я мыслю теперь, что Бог является сущностью, имманентной природе, не выходящей за ее пределы, не стоящей, подобно христианскому богу, к тому же поделившемуся, разделенному на три отдельные составные, где-то над природой и оттуда диктующей свои законы. Вне природы нет и не может быть ничего, никаких существ и сущностей, которые могли или хотели бы создать эту самую природу. Бог и есть природа.
И вот снова прошли века, и я - Д.В.; я размышляю о воззрениях, взглядах, порывах изощренной мысли, под которыми стоят имена Декарта, Спинозы. От чего-то отталкиваюсь, к чему-то прислоняюсь душой.
Некоторые идеи, как некая инфекция, передаются из века в век. Возможно, над землей распростерта некая аура сознания, принадлежащая жившим некогда на ней пророкам, колдунам, мыслителям, художникам, философам, и высказанные идеи живут в ней вечно и носятся по просторам Вселенной как некие вещие бессмертные птицы?
Все это я высказываю в порядке шутки, но и вполне серьезно допускаю такую возможность. Сознание - единственное слагаемое в человеке, которое не вписывается в рамки трехмерного мира, в котором живет смертное тело человека. О жизни сознания в более многомерных мирах свидетельствуют наши сны, видения, посещающие нас в состояниях гипноза, религиозного экстаза, наша способность впадать в особый транс при медитациях. Об этом же свидетельствует и интенсивная работа сознания в состоянии клинической смерти. Вероятно, физический мир, в котором мы живем,- только часть, и, возможно, весьма незначительная по объему, некоего многомерного пространственно-временного универсума, и в этой многомерности при летальном исходе для тела подобная же летальность для сознания может быть вовсе не обязательна.
Но вернусь к моим идеологическим или философским двойникам. Весьма близкой мне философии Анаксимандра недоставало, пожалуй, лишь понятия Бога, хотя Он, возможно, подразумевался. И вот этот Бог, именно такой, какой нужен, появился у Спинозы. Вероятно, и у Спинозы чего-то не хватает... И, может быть, именно таким образом - в отталкиваниях, пересечениях, оспаривании отдельных положений, принятии каких-то концепций, их переосмыслении - и зарождаются контуры искомой универсальной философии. Я даже думаю, что эту философию должен породить не один философ, а весь род философов, живших на земле с древних времен и живущих ныне. Почему бы нет?
В XXI веке нам, очевидно, придется стать гражданами совсем другого мира, совершенно непривычного для сегодняшнего взгляда. Это сродни открытию Колумбом Америки, когда безмерно увеличилось в размерах пространство земли. Мы обнаружим и, вероятно, окончательно поймем не только то, что мы не единственная разумная раса во Вселенной, как считали долгое время, но и что наша физическая Вселенная также далеко не единственна. В рамках многомерного образования, каким окажется универсум, наша трехмерная родная обитель погрузится в пучину множества параллельных миров, которые вдруг обнаружат свое бытие. Соседи, представители иных цивилизаций, но не обязательно иных миров, окажутся рядом и будут иметь такое же право на Землю, как и мы. Вот почему нужна универсальная философия. Она предложит идею многомерного Универсума-Бога, где физический мир с его условиями и навыками трехмерности будет всего лишь фрагментом многомерного мира-пространства.
Конечно, нынешний человек в его первом - а-классическом, и втором - классическом вариантах сознания не сможет быть конкурентоспособным в новых условиях. Человеческую расу спасет от медленной гибели лишь мегачеловек, который включит в работу все свои огромные ресурсные возможности. Его суперклассическое сознание будет отражать не только внешний материальный трехмерный мир, но и проникать в ненаблюдаемый, внефизический мир.
Да, меня звали Анаксимандром. Меня звали Спинозой. Меня звали Лейбницем. Какое имя я буду носить завтра и о чем поведаю, глядя, как и теперь, на ночное звездное небо, освещающее молчаливые сопки?
Но до завтрашнего дня еще надо дожить.
На земле, как и в стародавние времена, живет не только Авель, но, как всегда, рядом с ним находится и Каин. И в руках у последнего не только ослиная челюсть.
* * *
Сменим музыку. Речь о свободе.
Вопрос для меня более чем насущный и непростой.
Поразительно, но факт: в ХХ веке в России свободно мыслить можно только, уйдя в глубокое интеллектуальное подполье. Без всякого мало-мальского общения с кем-либо. Без малейшей надежды увидеть свои труды когда-нибудь - даже через годы и десятилетия - напечатанными. Но у подпольного философа, обреченного на молчание, есть свое великое преимущество - ничем и никем не ограниченная свобода.
Запутанной, сложной проблемой, которой в различных ситуациях отвечают различные решения, свобода является для человека во все времена.
Некоторые связывают решение его с необходимостью: "Свобода - осознанная необходимость".
Что ж, в определенной степени это верно. В иных случаях человек, понявший необходимость служения сущему и его неотвратимость на момент его жизни, необходимость и неотвратимость прежде всего для себя самого, действительно свободен в этом сущем. Ну а в других случаях? Когда необходимость не совсем ласкова к человеку, а, напротив, жестока к нему; когда она пренебрегает внутренними потребностями его личности; когда она издевается над ним, глушит его способности, наконец, медленно, на грани пытки, убивает его - свободен ли он здесь? Да, полностью свободен, если внутренне убежден, что смерть и страдания его необходимы. Но эта свобода мнимая, субъективная, кажущаяся. Человек, в конце концов,- стадное животное. Манипуляции с его сознанием -рядовое дело. Навязанные представления, вбитые в рассудок идеи часто господствуют в его сознании. В результате направленной, массированной пропаганды, которая обрушивается на него ежедневно и против которой человеку трудно устоять, мир предстает перед его глазами нередко не таким, каков он есть, а неузнаваемо преображенным, сфальсифицированным от начала и до конца, и не необходимое, а, наоборот, враждебное человеку, противное его внутренней природе кажется ему уже подчас крайне нужным, необходимым, насущным.
Философские категории, а к ним относятся понятия свободы, необходимости, это - одно, а социальной оскал, который они порой принимают в жизни,- нечто другое. Мне думается, постулат "Свобода есть осознанная необходимость" - не всегда предоставляет человеку необходимую ему свободу; чаще всего ему дается свобода условная, допускаемая, безопасная для необходимости, но подчас убийственная для человека - в моральном или физическом планах. Последнее обстоятельство тем более гадко, что выбор человек совершает добровольно. В таких случаях свобода, по-видимому, полностью приносится в жертву необходимости. Происходит ограничение, ущемление ее, наконец полное уничтожение.
Тем не менее осознанием необходимости действительно можно обрести свободу, но только тогда, когда необходимость - своя, кровная. В этом смысле она является формой и целью свободы, и здесь свобода и необходимость истинны, взаимопереходны, синонимичны. Но когда необходимость есть что-то внешнее, чуждое, абстрактное, тогда свобода из цели превращается в средство, и мы видим уже не столько свободу человека внутри необходимости, тождественную с ней и выступающую в ее форме, а неограниченную свободу самой необходимости по отношению к человеку, ее произвол, беспредел, жестокое насилие над ним. Она капризна и своевольна, эта торжествующая необходимость; она вертит человеком как марионеткой, наслаждаясь своим самовластьем. Она превращает его в шута, в раба, заставляя ползать где-то внизу в грязи и верноподданнически лизать ей руки.
Смотреть на то, как самовлюбленная необходимость тешится и играет со своими жертвами, как они цепенеют от ее прикосновения - тошно. Это свобода растленных и сколько их вокруг! Живым нужна действительная свобода. И ее можно обрести, лишь поняв необходимость быть свободным от такой необходимости, лишь восстав против нее, чем бы это восстание ни завершилось.
Когда-то Гегель выдвинул два положения:Что разумно, то действительно. И что действительно, то разумно.
Сейчас ту же мысль я выражаю иной формулой: Свободное - необходимо. Необходимое - свободно.
Гегеля не все поняли. За разумное признали то, что он сам пренебрежительно называл случайным существованием, обладающим не большей ценностью, чем возможное, которое одинаково могло быть и не быть, но которое, тем не менее, было реализовано. И этому случайному существованию дали ранг действительного. За действительное, словом, признали всякого рода дичь. И дали ей статус разумного. Этой разумностью стали оправдывать все нелепости сущего. Между тем Гегель говорил о действительности сущего разума, или Бога, а не об обыденщине, не о добре и зле, которыми жив человек.
Побеждают сильные, чтобы потом, в свою очередь, погибнуть в поединке с еще более сильными. Бессмертна и разумна лишь одна действительность, дающая начало всему живому, вбирающая в себя все другие действительности, это - действительность становления, действительность процесса приближения к Абсолюту; только в ней происходит истинное преображение необходимости в свободу. Только в ней мы можем увидеть их тождество.
Гегель понимал под действительностью мыслящий себя разум Бога, как субстанциональную первосущность, находящуюся не вне мира, а в нем самом и являющуюся основой всего. Я же под действительностью понимаю нейтральное движение, которое не может быть ни материальным, ни идеальным, которое лишь происходит в материальном или идеальном и есть стремление к их взаимному совокуплению.
И, конечно, к этой верховной, главенствующей действительности, праматери всех других наличных действительностей, которая единственно разумна, необходима и свободна, нельзя относить, допустим, действительность существующего положения вещей, которая может быть как разумной в себе самой, так и неразумной, как необходимой, так и совершенно случайной.
Эта ее явная неразумность, случайность, зависимость от чего-то внешнего, шаткость, наконец, ставит наличную действительность существующего подчас под угрозу уничтожения, замены ее какой-то новой, другой действительностью. Можно сказать и так, поскольку высшей необходимости (в гегелевской позиции или моем понимании) нет, то, значит, уже существует какая-то другая, еще скрытая до поры от глаз необходимость, направленная против данного дня, и таким образом путь к свободе - это осознание новой, пока еще крамольной необходимости. Для мегачеловека свобода есть осознание универсальной необходимости быть свободным. Ибо только в этом качестве он необходим бытию, нуждающемуся в дальнейшем движении.
Какие есть еще пути к свободе?
Произвол (анархизм); углубление в свое "я", отрешение от мирских удовольствий и тягот, созерцание (брамины, йоги, монахи-отшельники, Фитхе); равнодушие, бездействие, недеяние (даосизм, Лавров); заявление своеволия (Достоевский); утверждение своего "я" как единственной ценности в мире (Штирнер: "Для меня нет ничего выше меня; я объявляю войну всякому государству, даже самому демократическому"); смерть (Шопенгауэр, Толстой); преступление на философской почве, гордыня, пароксизм себялюбия (Раскольников Достоевского: "вошь я или человек?", "могу или не могу?", "все позволено, коли Бога нет").
Наверное, можно найти еще около десятка путей к свободе.
Таким образом, при решении проблемы "Свобода и человек" мы приходим к многозначному, неопределенному результату. Но можно сказать и так. Я уже отмечал, что некоторые идеи, живущие в нас, носят словно бы врожденный характер. Идея свободы тоже относится к их числу. И если эта идея живет в человеке, он свободен при любых условиях и любых обстоятельствах. Он свободен уже на уровне инстинкта.
Плотин (III в. н.э.) говорил, что разумный человек и понимаемая вещь не должны быть разделены ("Тот, кто видит, сам становится вещью, которую видят"). Т.е. человек, который ощущает свободу как свою необходимость, сам становится воплощением свободы, ее осуществителем.
Записывая ночами карандашом или ручкой эти философские параграфы в тонких школьных тетрадках или на листах писчей бумаги, я осуществляю свое право на свободу. И что мне за дело, что кому-то это может не понравиться? И что мое инакомыслие задевает основы существующей "наличной" действительности? Время покажет, что прочнее и необходимее - мое слово или эта случайная действительность?
* * *
В своей фиксации записей я придерживаюсь принципа маятника, или циклического возвращения к теме.
Очень серьезный вопрос, который в будущем предстоит решить науке, это "обо`жение" (в моей философии введен такой термин) ее принципов и результатов. Не менее важную работу предстоит совершить и религии, "онаучивая" (да простится мне и этот не совсем благозвучный термин) понятие Бога, или Абсолюта.
Материя жива всюду. Феномен сознания органически присущ материи, являясь одним из ее неотъемлемых фундаментальных свойств. Эта философско-религиозная линия, начатая когда-то Анаксимандром, продолженная затем в тех или иных вариациях Спинозой, Робинэ, Лейбницем, ныне в рамках словаря нашей эпохи имеет, на мой взгляд, наиболее серьезные перспективы развития. Большое или супербольшое сознание (а в переводе на религиозную терминологию им может быть, условно говоря, Бог или Небог, или Дьявол, или еще нечто большее в этой иерархии типа Абсолюта) в такой картине мироздания естественны и закономерны. Если мы признаем теоретическую возможность существования неких структур, наделенных супербольшим сознанием, то тем самым вынуждены будем признать и возможность реального существования структур материи, наделенных, определим так, божественными либо небожественными свойствами. О таких моделях Вселенной, кстати, давно свидетельствует астрология с ее тремя уровнями бытия. Верхним уровнем бытия, образующим светлый полюс с его высшей точкой "омега" (мой Абсолют). Средним уровнем бытия с его основными четырьмя элементами: воздух, огонь, вода, земля. На этом уровне проистекает физическая, т.е. видимая или наблюдаемая, жизнь человеческого существа. И, наконец, нижним уровнем бытия с его черным полюсом, где плотность, субстанциональность всех четырех элементов приближена к абсолютному максимуму. Это "ад" в противовес "раю", сосредоточенному у светлого полюса.
Эти полюса, или, если больше устраивает, полярные божественные и абожественные свойства структур мироздания, нужно изучать. В том числе и самыми тонкими научными методами. И вводить новые характеристики мироздания (в том числе Бога и Небога) в физические формулы. Впереди состояние сознания, когда наука станет полностью "обожена", а понятие Бога, Небога, или Абсолюта, полностью "онаучено".
Панрелигия будущего,- универсальная философия, контуры которой я пунктиром намечаю, очевидно, воспользуется всем полезным и необходимым, что накопили предшествующие мировые религии, оккультизм, астрология, науки, мистический опыт, искусство. Когда-нибудь придет время, когда данные всех этих направлений -религиозного, оккультного, астрологического, научного, мистического, художественного - будут рассматриваться в одной единой связке.
Универсалистское учение - религия-философия-наука-оккультизм-мистицизм-искусство завершающего венца в земной истории человечества.
Художник будущего (а я бы хотел приблизиться к этому идеалу) - это одновременно и философ, и святой, и естествоиспытатель, и пророк, и оккультист, и мистик.
Поразительно: я читаю Плотина, жившего в III веке нашей эры, а у меня ощущение, как будто со мной говорит этот самый универсальный художник, явившийся из какого-нибудь XXV века:
- Внешне объекты представляются нам только как видимость. Поэтому относительно них у нас есть скорее мнение, чем знания. Различия в мире видимостей важны только обыкновенным и практическим людям. Наши вопросы относятся к идеальной реальности, которая лежит за видимостью. Эта область истины не может быть исследуема, как вещь внешняя нам, и поэтому только совершенно познаваемая. Она внутри нас... Мир идей лежит внутри нашего разума. Поэтому истина не есть совпадение нашего восприятия внешнего объекта с самим объектом. Это есть совпадение ума с самим собой. Поэтому сознание есть единственное основание достоверности.
Проанализируем этот монолог еще раз. О какой идеальной реальности, которая лежит за видимостью, говорит Плотин? Чем-то запредельным веет от его слов. Дыханием не привычного нам физического мира, а какого-то трансфизического или внефизического, лежащего за поверхностью видимых явлений. Через пять веков после Плотина почти об этом же самом будет говорить Шанкара (VIII-IX вв.). Физический мир, по Шанкаре, реален, но наше представление о нем не совсем верно. Его реальности довольно человеку для достижения в мире явлений всех практических целей. Но эта реальность в то же время нечто вроде пелены, таящей от нас бесконечность. Вот и Плотин говорит: область истины внутри нас; истина не есть совпадение восприятия предмета с самим предметом; истина есть совпадение ума с самим собой. И путем к этой невидимой, внефизической реальности, гораздо более важной и значительной, чем видимая действительность, может быть, считает он, наше сознание.
Все это тоже "область истины", интересующей универсальную философию.
Я давно уже ношусь с идеей трех типов человека, продвигающих исторический процесс от нуля до неведомых вершин - микро-, макро- и мегачеловека. Это исторические образования. Этих братьев-близнецов, впрочем, резко отличающихся друг от друга, последовательно рождал -каждый раз для осуществления определенных целей -сам исторический процесс. Познание, по Плотину, имеет три степени: мнение, знание и просветление. И только прочитав Плотина, я понял, чем еще отличаются друг от друга наши близнецы. Микрочеловек обладает мнением, макро- - знанием и только мегачеловек - способностью к просветлению. Средство, или орудие, первого, по Плотину, есть чувство, второго - диалектика, третьего - интуиция. Интуиция есть абсолютное познание, основанное на тождестве познающего ума с познаваемым объектом.
Вот - будущее человечества. Если последнее сумеет подойти к искомой черте.
* * *
И еще одна идея не дает мне покоя.
Помню, однажды на лыжной прогулке, которую я совершал со знакомой девушкой, я нарисовал ей на снегу палкой несложный рисунок. Воткнул палку верхним концом в снег и отметил точку, которую назвал Х. Через эту точку тем же верхним концом лыжной палки я провел на снегу несколько линий, которые условно назвал "а", "б", "в", "г".
- Этих линий - прямых, кривых, может быть проведено через точку сколько угодно! Столько, сколько ты можешь себе вообразить. И даже столько, сколько вообразить не сможешь!
Был прекрасный солнечный зимний день. Снег на лесной поляне, окруженной вековыми соснами, блестел. И блестели глаза девушки. Но, наверное, еще больше блестели от возбуждения мои глаза. Она смотрела на меня как на сумасшедшего. Еще бы! Вместо того чтобы целоваться или рисовать на снегу ее портрет, я говорил о каких-то прямых и точках.
Так вот, продолжу этот монолог, прозвучавший в заснеженном лесу, теперь уже здесь, на листе бумаги, зажатом валиком пишущей машинки. Не стану ничего рисовать. Положусь на воображение читателя.
Я уже писал об этой идее. Точка Х лежит на бесчисленном множестве прямых, плоскостей, каких-то объемных фигур (последнее тоже можно представить), то есть принадлежит сразу бесчисленному множеству совершенно разных миров - одномерных, двумерных, трехмерных. И любопытная особенность: находясь на прямой "а", точка Х несет в себе все свойства мира "а" и не знает о каких-то других своих свойствах, в потенции даваемых ей мирами "а", "б", "в", "г" и проч. А принадлежа прямой "б" или миру "б", составляя с ним единое Целое, не знает, не помнит об "а"-свойствах.
Меня занимало, что же на самом деле реально: точка Х больше всех миров, вместе взятых и каждого из них в отдельности, или наоборот меньше? А реально, оказывается, и то, и другое одновременно. Она и больше, и меньше. Логика абсурда? Да, и она должна быть применена здесь. Переведена в логику просветленного экстаза, в логику интуиции, фиксирующую одновременно обе стороны мироздания - прямую и оборотную. Оказывается, каждая точка пространства (а под точкой можно понимать все: человека, стол, гору, звезду) имеет два важных свойства: быть конечномерной и быть одновременно бесконечномерной. Эти свойства точек или сами точки можно назвать в первом случае финитными, во втором - трансфинитными. По аналогии с числами в математике, где они, будучи конечными, носят название финитных чисел, а будучи бесконечными - трансфинитных. Скажем, бесконечность можно возвести в степень бесконечности, а потом интереса ради еще в какую-нибудь миллионную степень, и она будет,- это скажет всякий математик,-больше обыкновенной бесконечности в бесконечное число раз и плюс еще в миллион раз. Но в то же время эти трансфинитные величины будут равны друг другу. И в области чисел логика "больше-меньше" не действует. Мы вступаем, по-видимому, здесь в совершенно невероятный мир, где одна бесконечность может быть больше или меньше другой и в то же время эти бесконечности будут равны друг другу.
Так вот, такой финитной и одновременно трансфинитной точке можно уподобить и человека - финитного, т.е. конечного, и в той же мере трансфинитного, т.е. бесконечного по своей внутренней природе.
Обыденная практика нашей жизни рождает в нас привычку к финитным, т.е. конечным, ощущениям. Наука также изначально занимается изучением различных отделов и частей финитного мира. Финитность преобладает, господствует, довлеет в нашем сознании. Но религия, астрология, оккультизм, мистицизм, художественное творчество имеют дело с областью истины, лежащей в трансфинитной, или внефизической, или бесконечномерной сфере жизни. Необходимо все: и изучение конечного мира, в чем мы достаточно преуспели, и изучение бесконечного мира, в чем мы еще должны преуспеть.
Описаниям физического мира несть числа. Но существуют уже описания и трансфизической действительности.
Вот как о ней пишет мой двойник Плотин:
- Все там прозрачно, и нет ничего темного и непроникновенного, и все ясно и видимо всем и внутри, и со всех сторон... Каждая вещь содержит все в себе и видит все в другой. Поэтому все есть везде, и все есть все... Все там велико и даже то, что мало, тоже велико. И солнце, которое светит там, заключает в себе все звезды, и каждая звезда есть солнце и все - звезды. В каждой, однако, преобладает особое свойство, но в то же время все вещи видимы в каждой... И вещь не отлична от места, в котором она находится. Потому что содержание ее - разум, и сама она - разум... И каждая часть там всегда происходит из целого, и есть в одно и то же время и часть, и целое. Потому что действительно является как часть, но тот, у кого острое зрение, увидит ее как целое... И жизнь там есть мудрость. Мудрость, не полученная процессом рассуждения...
Вероятно, Плотин описывал то, что лежит у светлого полюса бытия, или рай. Кстати, вполне вероятно, что такие понятия, как ад и рай, могут иметь в трансфизическом мире вполне реальное содержание. Не только астрологические раскладки, но и все мировые религии придерживаются в этом смысле одних и тех же позиций: буддизм (нижний мир - мир чувств, средний мир - мир форм, верхний мир - мир без форм), христианство (ад, земля, небо), ислам (ад, земля, небо, дробящееся на семь частей). Повторяю, я уверен, что в скором времени и наука, дотоле пренебрегавшая изучением подобных вещей, серьезно займется этими областями трансфизического мира.
Этот мир реален.
Две трети нашей жизни проходят в бодрствовании,-в финитной, конечномерной области мироздания. Но одна треть нашей жизни, а это годы и годы, полностью отдана нашим прогулкам, путешествиям, приключениям в трансфинитной, бесконечномерной части мироздания. Это наши сны.
О чем они свидетельствуют?
В первую очередь, о том, что трансфинитная, внефизическая действительность, в которую мы окунаемся каждую ночь, абсолютно реальна. Она столь же реальна, как и стакан с холодным чаем и полураскрытая книга, которые, открыв глаза, мы видим на столе. Почему мы не доверяем нашим снам? Почему не верим в весомость их свидетельств о трансфизическом мире?
А о чем говорят наши галлюцинации? Те видения, которые посещают нас в моменты религиозных медитаций или оргазма? А минуты экстаза и духовного опьянения? Сколько таких небесных мгновений пережил я, работая над своими рассказами, записками! О существовании трансфизической действительности говорят и шизофренические образы. Да, болезнь. Но, может быть, не только болезнь, а и реальное свидетельство выхода человека во внефизический мир? Наконец, аналогичные картины возникают при приеме человеком некоторых лекарственных средств, и в частности наркотиков. Следует, в конце концов, серьезно проанализировать и найти место в общей картине мироздания посмертным видениям, о которых говорят люди, вышедшие из состояния клинической смерти. Запись этих интересных процессов ведется людьми давно. В "Тибетской книге мертвых" речь идет о реальности мира сознания, где мысли или видения предстают как нечто действительное. Все ощущаемое человеком в момент после его физической смерти есть и собственные его видения, порожденные его прежней жизнью, его увлечениями, привычками, привязанностями, особенностями его мышления. Выходит, и после момента смерти человек, выйдя в трансфизический мир, не перестает переживать за свою судьбу, т.е. продолжает жить в том мире.
Все это любопытно, и придет минута, когда каждый из нас испытает на себе, правда это или нет. Надеюсь, естественный интерес естествоиспытателя и любопытство художника не оставят меня в этот момент. Жаль однако, что зафиксированные наблюдения не удастся передать никому в этом мире.
Но вернемся к нашим финитным и трансфинитным точкам в пространстве.
Вполне можно допустить, что человек (и человечество как целое) тоже есть некая точка, через которую проходит бесчисленное множество каких-то абсолютно разных миров, и человек есть как рядовое звено, так и в то же время слагаемое всех этих совершенно фантастических реальностей. Вполне возможно, что отдельные абрисы этой точки Х, т.е. человеческого "я", как бы смотрят в разные миры, одновременно живут в этих разных мирах, не зная, не догадываясь о своем существовании в других бесчисленных ипостасях.
Как финитное, т.е. конечное, существо, я мал, ничтожен и незначителен. Но в трансфинитном состоянии мое "я", мое сознание больше всех бесконечностей, которые проходят через меня. В идеале человеческое "я" не меньше или равно им, так как все, что содержится в мироздании во множестве других сомиров и антимиров, содержится и в моем "я". Чтобы познать мир, достаточно, следовательно, познать мельчайшую пылинку, которая, строго говоря, равна миру.
Первая мысль: человек, изучая сам себя, познает и мировой Универсум.
Вторая мысль: его сознание есть его собственное церковное пространство, в котором он может творить молитву Абсолюту и ощутить Его присутствие.
Третья мысль: "человек бесконечный", по существу, равен бесконечной Вселенной в ее физическом и внефизическом выражениях.
Четвертая мысль: в трансфинитном, внефизическом состоянии наше "я" бессмертно.
Пятая мысль: в трансфинитном состоянии мы одномоментно живем в бесчисленном множестве миров.
...Был чудесный солнечный зимний день. Ах, как ослепительно блестел снег на солнце, как ослепительна была его невозможная белизна. И как блестели глаза девушки. И как ярки и сочны были ее крепкие обветренные губы.
Я все не мог прервать свой бурный монолог.
- Подожди, подожди! - закричала она.- Так мы живем всегда и всюду?! И меня так много, что всему роду мужчин не перецеловать меня?
- Да-да! Ты поняла все очень по-женски, но правильно! - засмеялся и я.
Она улыбнулась:
- Я-то поняла, но ты, мне кажется, не все понял, хотя и очень умный. Или понял?
И она выжидающе посмотрела тогда на меня...
* * *
Миром, основой которой является энергия в разных ее личинах, правит один общий закон - закон движения.
В нем три элемента. Первый - объективный, материальный, вечносущий, истинный, изменяющийся сам в себе. Второй - субъективный, кажущийся, представляемый нами, людьми, или другими существами, творимый и изменяемый нами. Третий - загадочный, почти незнакомый, внефизический, возможно, творящий физическую реальность.
Между ними и в них - отношения взаимопроникновения, постоянного взаимодействия, независимой зависимости.
Пунктирная линия раздела отделяет их друг от друга, но нет пограничных столбов; границы зыбкие, относительные, условные. Субъективное в своем проникновении в объективное и объективное в своем воздействии на субъективное меняются местами, меняют свои лики. Бескрайнее физическое, возможно, только малая часть трансфизического.
Жизнь мироздания - вечная игра движения. Игра субъективного и объективного, материального и духовного, физического и внефизического, детерминированного и индетерминированного, необходимого и случайного, непрерывного и дискретного - вечная игра, маскарад, когда лицо момента, возможно, не лицо, а всего лишь маска.
Основной вопрос философии - что первично, что есть Начало?
Но где, где вы проведете черту между первичным и вторичным, между некоей первосубстанцией и производными ее?
Конечно, невозможно трудно жить в мире безжалостного релятивизма, в котором нет ни одной святыни, ни одной иконы, ни одного идола, господам панпсихистам и панматериалистам, любителям мудрости панобъективистского или пансубъективистского толка. Видеть постоянно кипение страстей, участвовать в торговле, когда на прилавки выбрасываются мысли не в розницу, не поштучно, а огулом, оптом? Как тут разобраться в этой мешанине? Нельзя, невозможно видеть и ощущать этот разгул стихий. Где былой порядок, где прежняя ранжированность? Вместо седовласых мудрецов, имеющих заслуженные и всеми признанные мозоли на седалищных частях тела, какие-то самозванцы? Нет, лучше не знать ничего, не видеть. Невидимое же, не ощущаемое, не воспринимаемое не существует. Эту последнюю истину, истину не в последней инстанции, не для всех случаев, открыл для себя и других еще в XVIII веке Джордж Беркли. С тех пор его знаменитый постулат мусолят беспрестанно. Но что любопытно и парадоксально в этих нескончаемых дискуссиях - это то, что вся история позднейшей философской мысли, впрочем, и история доберклианской мысли, за редким исключением, является не более чем серией примечаний к эффектному афоризму английского епископа.
Невоспринимаемое не существует. А кого и что мы воспринимаем?
Для многих мыслителей материалистической ориентации не существует Бога, они Его не воспринимают. Для других не существует самой материальной действительности. Для третьих материя и сознание отделены друг от друга непреоборимыми переборками. Для четвертых трансфизический мир - чистое недоразумение и заблуждение ума.
Мое увлечение философией началось с того, что я как-то стал читать "Философский словарь". В словарях нет ничего лишнего. Там на весу каждое слово. И различные философские направления или учения отдельных мыслителей и философов там, по существу, отлиты в лаконичные формулы. И как же шокирующе бросился мне в глаза, какое удивление вызвал разнобой в этих формулах! Никто не искал Единое в мире, все зациклились на отличиях, на отмежевании друг от друга.
Натянутые, враждебные отношения панпсихистов и панматериалистов, панобъективистов и пансубъективистов, детерминистов и индетерминистов поражали, приводили в недоумение. Отцы различных церквей в философии не воспринимают, принципиально не "видят" друг друга. Каждое из течений не может признать права на существование других точек зрения. Наряду со своей, конечно. Это ниже их разумения. Коктейль из разных вин им не по вкусу. Они предпочитают лишь нечто химически чистое, абсолютно беспримесное. Несколько свободнее чувствуют себя и несколько неразборчивее в своих пристрастиях дуалисты, прагматисты, неореалисты, но и им чужда универсальность. Философские компромиссы, на которые они идут, мелки, ограниченны.
Грубая базарная перебранка отцов учений меня поразила. И помню, именно над страницами "Философского словаря" ко мне пришла центральная идея моей жизни в философии и религии - мысль о Едином.
Мне было тогда двадцать четыре года. Я был автором около десятка рассказов, нигде к тому времени не опубликованных, был наивен, чист. И философски совершенно малообразован - в пределах университетского курса философии. Горы переработанных книг ради сверки своих идей были еще впереди.
Это тоже очень интересно - почему ум сразу же нашел себя в мысли о Едином, в мечте о некоем универсальном Слове, обнимающем собой все и вся? Эта идея была для меня, наверное, врожденной.
Уже априори я видел мир многообразным, многоречивым, многоистинным, многосоставным, но единым. Я видел его то плотски пластичным, вещным, то неуловимым для определения, туманным, абстрактным. Сразу же, с первой моей мысли о нем, мир предстал как нерасторжимое единство материального и духовного, как родство субъективного и объективного, как взаимозависимость конечного и бесконечного, физического и трансфизического. Почему?
Да, чего я хочу в конечном счете, что означает эта моя великая всеядность? Гильотинировать ограниченность воззрений? Казнить на эшафоте разума мелочную однобокую, плоскую, как доска, одномерную мысль?
Хватит делать из природы свое узкое подобие. Природа безмерна, и также безмерно должно быть человеческое "я".
Мир - разноликий, разнообразный, разномастный, но единый, дробится нами на части, расщепляется, ограничивается в своих универсальных характеристиках.
"Не трогайте, вы - убьете",- писал Рильке. Но что нам, надутым спесью своего превосходства над природой, до этих предостережений!
Повсюду на земле знания видны границы, отбрасывающие это знание к самому себе, замыкающие его. И земля знания становится похожа на застенок, на тюрьму, в камерах которой заточен человеческий дух, осужденный на одиночество. Разве я сам не осужден на это одиночество и молчание? Сколько еще лет и десятилетий у меня будут запечатаны уста? Или мой срок бессрочен, так сказать, трансфинитен? И тот полузвериный рык, те крики и бесноватые вопли, которые доносятся порой из-за тюремной ограды - вопли страстотерпцев, безумствующих пророков, отстаивающих свою правду, но не слышимых никем, даже соседями по камерам. Среди этих воплей слышен и мой голос.
Чего же хочу я, человек прохожий в этом мире?
Довольно границ. Вместо железобетонных надолб и пограничных столбов - легкий диалектический пунктир. Диалектическая кладка легче выдержит напор времени. Она изменчива, неопределенна, гибка.
Надо выпустить сумасшедших пророков на волю, дать им право на слово. Быть может, именно в их воплях содержится зерно истины о мироздании, о природе, об Абсолюте, искомое человечеством?..
(Далее текст написан не карандашом, а пером. Сплошные синие разводы. Текст невосстановим. В самом конце погибшего листа сохранилось только несколько слов.)
...Главная песня мироздания - гимн Единому...
* * *
Увидеть главный вал событий, накат основной волны и - работать на этот процесс.
XX-XXI века - пора символической культуры. Это время собирания разбросанных камней. Все будет стягиваться в этот период в один мощный узел. Задача истории на этом этапе - собирание человечества воедино. Центростремительные силы, делающие человечество одним единым организмом, будут все более накапливаться и увеличиваться в своей мощи; центробежные силы, раздирающие организм, слабеть. Значит, и перед творцом, будь он художником слова, философом, богостроителем, мистиком, астрологом, проповедником, стоит задача объединения человечества.
Что это означает? Наверное, одно - работать не на мелкую волну, не на национальную исключительность, не на преходящий партийный интерес, не на клановый эгоизм, а на главный вал мирового движения. Быть выразителем этого движения, человеком, производящим новое общество. Сверхчеловеком. Мегачеловеком.
* * *
Сократ говорил: "Я знаю, что я ничего не знаю". Как это глубоко и поразительно верно.
Когда понял я это? Я понимал эту формулу истины и раньше. Но когда понял это до конца? И понял ли я теперь это до конца? Понял ли то, что я прихожу в мир только для того, чтобы понять это?
Дело, назначенное мне, еще не исполнено, а я слышу уже мелодию конца. Когда я совершу все назначенное, я покину этот физический мир и уйду в мир трансфизический. Миссия, возложенная здесь на меня Абсолютом, будет выполнена; я передам все, что знал, тому, кто останется после меня и чьи цели будут многократно превышать мои, нынешние. Тебе или мне, оставшемуся, придется далее исполнять назначенное. Камни с поля собраны еще не все...
(Дальше текст сожжен,- следы огня. Восстановлению текст не подлежит.)

1962-1969, Одрабаш-Казань.
2000-2002, Казань.

SUMMARY

Dias Valeyev's Horee books "Assurance in Invisible" tells us about the life of a world's man. His dramatic fate is given on the background of the global time and the global space.
The author freely and easily tells us about the events that took place millenium and centuries ago. Having suggested an idea of a three-structured man he has come to a conclusion that now we are in the zone of the total transmission to the civilization of the third possible level that is to state of mega or God's mankind. In his book the author is thoroughly examining the world's rhythms and sthyles, both symbolic and realistic ones that go through a man's whole activity and form his character, they are being observed from the very beginning of the human culture up to the present time and even our future. Since the time between the XlX-th and the XX-th centuries, the author thinks, a new era of the IV Great symbolic culture has opened. It is characterized as well as the former symbolic cultures in the history of mankind by appearance of dictatorship, the rights and the lefts in the political sphere and by the birth of a new world religion, the seventh in succession in the spiritual sphere.
Unlike Porfiriy Ivanov's teaching and Daniel Andreyev's "Rose of the World" panreligion and a Korean believer San Mjun-Mun's All Cristian Church, the views of the preachers Vissarion, Eugene Beresicov; tov, the creator of the Universal Cathedral near Kazan Ildar Hanov, Dias Valeyev is creating his teaching of Super God, or God Absolute far beyond all former world religions. His God is God for all: for the white and the black, for the red and the yellow, for educated and illiterate, for believers and atheists. His book is a cathedral that the author has been creating for forty years, it is the first temple of the future God of mankind. Any stranger irrespective of his convictions and belilves will find the word of his soul is searching in the newuniversal temple.
* * *
Dans les trois livres de "L'Assurance en Invisible" par Dias Vale`yev i1 s'agit du destin de l'homme de monde. Ce destin dramatique est represente` au fond du temps et de l'espace globaux. Librement et avec facilite` l'auteur manie les siе`cles et les pe`riodes de mille ans. Aprе`s avoir avance` l'ide`e de l'existence de trois faces ou de trois parties inte`grantes du "moi" humain, il arrive a` la conclusion qu'a` pre`sent nous sommes en zone du passage total a` la civilisation du troisiе`me niveau possible, c'est a` dire a` l'e`tat de la me`gahumanite`. Dans le livre pas mal d'attention est accorde`e a` l'examen des rythmes mondiaux, de la pulsation des styles, du symbolique et du re`alistique, a` travers toute l'activite` de l'homme, tout en de`terminant son caractе`re et que l'auteur suit a` partir des origines de la culture humaine jusqu'a` nos jours et avec regard dans l'avenir. A la limite du XIXe et du XXe siе`cles selon l'avis de l'auteur, a commence` l'e`poque de la IVe Grande culture symbolique qui se caracte`rise comme toutes les cultures symboliques pre`ce`dentes des dictatures, de droite et de gauche, dans la sphе`re politique par la naissance d'une septiе`me religion, suivant le compte, dans la sphе`re d'esprit. A la diffe`rence de la panreligion de "La Rose du Monde" par Daniel Andre`yev, de la doctrine de Porfiri Ivanov, de l'Eglise Chretienne Universelle du pre`dicateur core`en San Mune Moune des regards des pre`dicateurs Vissarion, Eugе`ne Be`re`zikov, du batisseur du Temple Universel aux environs de Kazan, Ildar Khanov, Dias Vale`yev cre`e sa doctrine sur le Super-Dieu ou sur l'Eternel Absolu en dehors de toutes les religions mondiales pre`ce`dentes.
Son Dieu c'est le Dieu pour tous: blancs et noirs, rouges et jaunes, riches et pauvres, instruits et analphabе`tes, croyants et incroyants. Le livre est le cathe`drale que l'auteur e`crivait au cours de quanante ans. C'est le premier temple du futur Dieu de l'humanite`. Chacun qui cherche la ve`rite`, quelles que soient ses croyances et ses convictions, estime Vale`yev, trouvera dans un nouveau temple universel le mot que cherche sa propre a me.

СНОСКИ

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч.- Т.3.- С.3.
1 Публикуемые письма подлинные, даются в сокращении. Получены автором в восьмидесятых годах ХХ столетия. Фамилии не изменены.- Д.В.
Здесь и далее обозначены цены, существовавшие в бывшем СССР по декабрь 1991 года - (Д.В.).
1 См.: Валеев Д. Добром живет человек//Смена.- 1985.- № 8.
1 См.: Комсомольская правда.- 1987.- 4 декабря.
2. См.: Литературная Россия.- 1987.- 4 декабря.
1 Последний раз я побывал у Асхата Галимзянова в его хозяйстве на улице Мартына Межлаука в феврале 2002 года. За окном - другая страна. В обстановке распада и беспредела наш герой продолжает свою миссию благотворителя. Оказывает материальную поддержку в строительстве мечетей, помогает детским домам в Мамадыше и Казани. В своем родном селе Булым-Булыхчи на реке Свияге в Апастовском районе Татарии построил два дома для стариков, пробурил за свой счет скважину, восстановил засохшее озеро, засадил его деревьями, заселил рыбой, птицей...- Д.В.
1 Валишин Ф. О встрече Правителя и Философа//"Звезда Поволжья".- 2002, 28 февраля.
1 Цит. по: Носик Б. Швейцер.- М., 1971. Далее используются материалы книг: Носик Б. Швейцер.- М., 1971: Швейцер А. Культура и этика.- М., 1973; Швейцер А. Письма из Ламбарене.- Л., 1978; Фрайнер П.Г. Альберт Швейцер: Картина жизни.- М., 1982.
1 Цит. по кн.: Лаврецкий И. Эрнесто Че Гевара.- М., 1978.
1 Цит. по кн.: Лаврецкий И. "Эрнесто Че Гевара", М., 1978.
2 Блез Паскаль. Мысли. Цит. по сб.: У истоков классической науки.- М., 1968.- С.301-302.
1 Подробнее об излагаемом мной можно прочитать: Перепелкин Ю. Тайна золотого гроба. Москва, 1968; Море А. Цари и Боги Египта. Москва, 1998; Каутский К. Происхождение христианства. Москва, 1990; Истархов В. Удар русских богов. Калуга, 1999; Безертинов Р. Тэнгрианство - религия тюрков и монголов. Набережные Челны, 2000.
1 Мизун Ю.В., Мизун Ю.Г. Апостол Павел и тайны первых христиан. М.: Вече, 1999.
1 Таксиль Л. Забавное Евангелие, или Жизнь Иисуса. М.: Политиздат, 1963; Твен М. Дневник Адама. М.: Политиздат, 1981.
1 Баянов А. Зимние цветы/Пер.с тат.- М., 1975.
1 Горький М. О литературе. М., 1955.- С.747.
2 Там же.- С.753.
1 Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений.- М., 1956.- С.592.
2 Бергсон А. Творческая эволюция. Собр.соч.- С.-Петербург, 1911.- Т.1.
3 "Суета сует, все суета!.. Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем". Из книги Екклезиаста, или Проповедника. Библия.- С.454.
1 Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений.- М., 1956.- С.591.
1 Достоевский Ф. Полн.собр.соч.- М., 1926-1930.- Т.XII.- С.36.
1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч.- Т.37.- С.35.
1 Со времени шахматной партии минуло двадцать лет. И вот первое издание этой книги готовится к печати, я вычитываю в гранках свое эссе о Верещагине, а в газетах - некролог о нем. Что еще успел сделать этот человек в жизни? Его имя стоит на обложках четырех монографий и сотни публикаций в российских и зарубежных научных журналах, он выступал с докладами на международных конференциях, принимал участие в совещаниях по международной координации исследований в области конформационного анализа, т.е. науки о пространственном строении молекул. Незадолго до смерти стал директором Института органической и физической химии им. А.Е.Арбузова Академии наук СССР. Жизнь внезапно оборвалась на новом взлете. В целом перед нами судьба, достаточно типичная для "макрочеловека" - Д.В.

1 Здесь и далее цит.по кн.: Бурлацкий Ф. Мао Цзэдун.- М., 1976.
1 Здесь и далее цит. по кн.: Яковлев Н. Франклин Рузвельт.- М., 1969.
1 Горький М. Собр.соч. в 30 т.- М., 1949-1955.- Т.25.- С.116-118.
1 См. подробнее об этом: Экология. Экономика. Нравственность: "Круглый стол" в редакции журнала "Наш современник"//Наш современник.- 1987.- № 1, 2; Залыгин С. Поворот//Новый мир.-1987.- № 1; Как совершается поворот//Новый мир.- 1987.- № 7.
1 См.: Икрамов К. Знаете Мухамеджанова?//Правда.- 1987.- 5 июня; Он же. И пробил час...//Литературная газета.- 1987.- 10 июня.
1 Брехт Б. Театр: Пьесы. Статьи. Высказывания: В 5 т.- М., 1963.-Т.1.- С.95.
1 Цит. по кн.: Нюрнбергский процесс: Сборник материалов.- М., 1952.- Т.1.- С.493.
1 Там же. С.496-497.
1 Нюрнбергский процесс...- С.497.
1Нюрнбергский процесс...- С.512-513.
2 См.: Нюрнбергский процесс: Сборник материалов.- М., 1951.-Т.2.- С.192.
1 Джалиль М. Избр.произв.- Л., 1979.- С.341-342.
2 См. первый вариант пьесы под названием "День "X" (Валеев Д. Диалоги. М., 1982); второй вариант под названием "Поэт и Война" (Валеев Д. Сад. Казань, 1984).
1 В кн.: "Заблуждающийся разум".- М., 1990.
1 См. подробней об этом: Человек в прошлом, настоящем и будущем. Серия "Биология".- М., 1981.- № 5.
1 Философский энциклопедический словарь.- М., 1983.- С.201.
1 Шеллинг Ф. Система трансцендентального идеализма.- Л., 1936.
2 Кедров Б.М. Энгельс и диалектика естествознания.- М., 1970.- С.313, 314.
1 См. подробней об этом в книгах: Хакимов Э.М. Моделирование иерархических систем.- Казань, 1986; Системно-симметрийный анализ объектов природы.- Казань, 1986.
2 Гиг ван Дж. Прикладная общая теория систем.- М., 1981.- Т.1.- С.92.
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Из ранних произведений.- М., 1956.-С.560-561.
1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч.- М., 1955.- Т.3.- С.33.
2 Маркс К., Энгельс Ф. Соч.- М., 1955.- Т.3.- С.34.
1 Кант И. Сочинения в шести томах.- Т.6.- С.21.
2 Шиллер Ф. Собрание сочинений.- Т.6.- С.271,358.
1 Цит. по кн.: Хакимов Э.М. Моделирование иерархических систем.- Казань, 1986.- С.26.
1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч.- Т.16.- С.147.
1 В кн.: Диалектика и современное естествознание.- М., 1970.-С.157.
1 Кедров Б.М. Энгельс и диалектика естествознания.- М., 1970.-С.313.
2 Там же.- С.321.
3 Библер Г.А. Мышление как творчество.- М.: Политиздат, 1975.-С.57.
1 Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений.- М., 1956.-С.286-588.
1 Вагнер Р. Собр. соч., 1911.- Т.IV.- С.6, 41.
2 Там же.- С.90.
1 Вагнер Р. Собр. соч.,- Т.XV.- 1911. С.414-415.
1 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.- М., 1926-1930.- Т.11.-С.486 (далее будет указываться лишь том и стр.).
1 Литературное наследие.- Т.83.- М., 1972.- С.146.
2 Там же.
3 Там же.- Т.12.- С.372.
1 Бахтин М. Проблемы творчества Достоевского.- Л., 1929.- С.46.
2 Кашина Н. Эстетика Ф.М.Достоевского.- М., 1975.- С.68.
1 Записные тетради Достоевского.- М.,- Л., 1935.- С.90.
2 Достоевский Ф.М.- Т.5.- С.57.
3 Там же.- Т.7.- С.33.
1 Гегель. Эстетика.- Т.1.- М., 1968.- С.203.
1 Гегель. Эстетика.- Т.1.- М., 1968.- С.202.
1 Достоевский Ф.М.- Т.11.- С.90.
1 Шеллинг Ф. Философия искусства.- М., 1966.- С.398.
2 Достоевский Ф.М. Письма.- Т.1.- С.129.
1 Гете. Собр. соч.- М., 1935.- Т.7.- С.248.
2 Гете. Избранные произведения. Предисл. Н.Вильмонта.- М., 1950.- С.3.
1 Перевод Н.Холодковского.- Д.В.
1 Так, например, Гегель высказывал мысль, что коллизии в исторических трагедиях Шекспира "вызываются внутренними мотивами страстей-характеров, которые хотят и принимают во внимание лишь самих себя". (Гегель. Т.14.- М., 1938.- С.245).
1 Толстой Л.Н. О Шекспире и о драме//Полн. собр. соч.- Т.35.-М., 1950.- С.216.
2 Там же.- С.217.
1 Толстой Л.Н. О Шекспире и о драме.- Т.35 - М., 1950.- С.217.
2 Там же.- С. 683.
3 Там же.- С.260.
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч.- Т.1.- С.381.
1 Гегель. Эстетика.- Т.1.- М., 1968.- С.189.
1 Гегель. Эстетика.- Т.1.- М., 1968.- С.196.
1 Гегель. Эстетика.- Т.1.- С.202.
1 Белинский В.Г. Полн. собр. соч.- Т.4.- М., 1955.- С.277.
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч.- Т.12.- С.73.
1 Шеллинг Д. Философия искусства.- М., 1966.- С.81.
1 Белинский В.Г. Собр. соч.- Т.7.- С.104-105.
1 Майков В. Критические опыты.- СПб., 1891.- С.62-63.
1 Толстой Л.Н. Переписка с русскими писателями.- М., 1962.-С.265.
1 Чернышевский. Собр. соч.- Т.7.- М., 1950.- С.801.
2 Корф М. Жизнь графа Сперанского.- СПб., 1861.- Т.1.
1 Мышковская Л.М. Мастерство Л.Н.Толстого.- М., 1958.-С.149-154.
1 Толстой Л.Н. Собр. соч.- Т.14 - С.124-125.
1 Михайловский-Данилевский. Описание первой войны императора с Наполеоном в 1805 г.- СПб., 1844.- С.184.
2 Кутузов - М.И.Кутузовой//Сб. документов.- М., 1954.- Т.4.-С.1, 108.
3 Там же.- С.127.
1 Иоффе И.И. Синтетическая история искусств.- Л., 1933.- С.202.
1 Шибутани Т. Социальная психология.- М., 1969.- С.211.
1 История эстетики. Памятники мировой эстетической мысли.-Т.1.- М., 1962.- С.507.
1 Гегель. Эстетика.- Т.1 - М., 1968 - С.170.
2 Там же.- С.171.
1 Гегель. Эстетика.- Т.1.- М., 1968.- С.202.
1 Здесь и ранее: Джалиль М. Избранное.- Л., 1979.
1 Каждый элемент индийской культуры удивительно многолик и неоднозначен; поэтому, например, понятие Параматмы можно определить каким угодно образом - все эти определения (Единое, Бог, Высший разум и т.д.) будут и достаточными, и недостаточными.- Д.В.
1 Здесь и ранее: Нирала Сурьякант Трипатхи. Поток. Пер. С.Северцева.- М., 1961.
1 Здесь и далее: Заболоцкий Н.- М.- Л., 1965.
1 ЛГ.- 1982.- № 37.
1 Литература по этому вопросу обширна. Назову лишь те книги, которыми непосредственно пользовался. Чижевский А. Земное эхо солнечных бурь.- М., 1976; Проблемы космической биологии. Т.XVIII. Влияние некоторых космических и геофизических факторов на биосферу Земли.- М., 1973; Космические циклы и ритмы жизни.- М., 1981.- Д.В.
1 Шлегель Ф. Эстетика, философия, критика.- М., 1983.- Т.1.-С.71-72.
1 Ранние формы искусства. Сб. ст.- М., 1972.- С.13.
2 Окладников А. Утро искусства.- Л., 1967.- С.26.
1 Сытник А. Пластика и рисунки древних культур. Сб. ст.- Новосибирск, 1983.- С.40-41.
1 Сытник А. Пластика и рисунки древних культур. Сб. ст.- Новосибирск, 1983.- С.39.
2 Столяр А. Происхождение изобразительного искусства.- М., 1985.- С.210.
3 Там же.- С.172.
1 Столяр А. Происхождение изобразительного искусства.- М., 1985.- С.210.
1 Абрамова 3. Ранние формы искусства. Сб. ст.- М., 1972.- С.26.
1 Окладников А. Утро искусства.- Л., 1967.- С.38-39.
2 Там же.- С.40.
1 Формозов А. Очерки по первобытному искусству.- М., 1969.-С.34, 37.
1 Формозов А. Очерки по первобытному искусству.- М., 1969.-С.43, 46.
2 Там же.- С.46.
3 По первоначальному образованию я инженер-геолог, описывать разрезы - такие и гораздо более сложные - было некогда моей рабочей специальностью; говорю об этом, дабы отметить, что размышления на эту тему входят в сферу моей компетенции.- Д.В.
1 Люке Г. Религия ископаемого человека.- М., 1930.
1 Окладников А. Утро искусства.- М., 1967.- С.106-107.
2 Окладников А. Утро искусства.- С.54.
1 Цитирую по кн. А.Окладникова - Д.В.
1 Звери в камне. Сб. ст.- Новосибирск, 1980.- С.169.
1 Столяр А. Ранние формы искусства.- М., 1972; Происхождение изобразительного искусства.- М., 1985.
1 Дмитриева Н. Происхождение искусства//Всеобщая история искусства.- М., 1956.- С.19-21.
2 Там же.- С.21.
1 Дмитриева Н. Происхождение искусства//Всеобщая история искусства.- М., 1956 - С.28, 31.
1 Вадецкая Э. Пластика и рисунки древних культур.- Новосибирск, 1983.- С.86.
2 Формозов А. Очерки по первобытному искусству.- М., 1969.-С.172.
1 Формозов А. Очерки...- С.187.
2 Лот А. В поисках фресок Тассилин-Аджера.- Ленинград, 1973.-С.16.
1 Лот А. В поисках фресок Тассилин-Аджера.- Л., 1973.- С.43, 44, 47, 62, 68.
1 Валеева Д. Искусство волжских булгар.- Казань, 1983.- С.71.
1 Валеева Д. Искусство волжских булгар.- Казань, 1983.- С.82-85.
1 Конрад Н. Запад и Восток.- М., 1966.- С.482.
1 Всемирная история искусства.- М., 1956.- С.76-77.
1 Антология мировой философии.- М., 1969.- Т.1.- С.71.
1 Антология...- С.80, 89.
1 Мифы Древней Индии.- М., 1975.
2 См. подробней: Виноградова Н. Искусство Китая//История зарубежного искусства.- М., 1971.- С.120-122.
1 Антология мировой философии.- М., 1969.- Т.1.- С.182-183.
2 Там же.- С.211, 216.
1 Антология мировой философии.- М., 1969.- Т.1.- С.216.
1 Лосев А. История античной эстетики.- М., 1980.- Т.6.- С.148.
1 Лосев А. История античной эстетики.- М., 1980.- Т.6.- С.148.
2 Маркс К., Энгельс Ф. Соч.- Т.XII.- С.201.
1 Колпинский Ю. Искусство Древней Греции//Всемирная история искусств.- М., 1956.- С.174-175.
2 Антология мировой философии.- М., 1969.- С.265.
1 Антология мировой философии.- М., 1969.- Т.1.- С.266.
1 Антология мировой философии.- М., 1969.- Т.1.- С.265.
2 Там же.- С.271.
1 Антология...- С.276.
2 Антология мировой философии.- М., 1969.- Т.1.- С.294.
1 Лихачев Д. О прогрессе в литературе.- Л., 1977.- С.54.
1 Антология мировой философии.- М., 1969.- Т.1.- С.378-379.
2 Антология мировой философии.- М., 1969.- Т.1.- С.316-317.
1 Антология...- С.408-410.
1 Цит. по кн.: Дао и даосизм в Китае.- М., 1982.- С.16.
2 Цит. по кн.: История Всемирной литературы.- М., 1983.- С.59.
1 Цит. по кн.: История Всемирной литературы.- М., 1983.- С.59.
1 Литературные манифесты западноевропейских классицистов.-Изд-во Московского университета, 1980.- С.208-209.
1 Литературные манифесты западноевропейских классицистов.-Изд-во Московского университета, 1980.- С.213.
1 Бенгтсон Г. Правители эпохи эллинизма.- М., 1982.- С.52.
1 Антология мировой философии.- М., 1969.- Ч.1.- Т.1.- С.410.
1 При написании этого раздела мной использованы некоторые наблюдения Н.Бритовой (Всеобщая история искусств.- М., 1956.-Т.1.- С.343-345), М.Гаспарова (История Всемирной литературы.-М., 1983.- Т.1.- С.500-501), А.Лосева (История античной эстетики.- М., 1980.- Т.6.- С.84-85, 153-155, 158-164, 169-170, 241-244, 563-564), Г.Кнабе (Культура Древнего Рима.- М., 1984.- Т.11.-С.114-115).- Д.В.
1 Цит. по упоминавшейся выше работе Г.Кнабе.- С.114.
1 Цит. по работе Г.Кнабе "Культура Древнего Рима".- М., 1984.-Т. II.- С.116.- Д.В.
1 Впервые опубликована как отдельное эссе "Пятое евангелие, или Жажда идеала" в моей кн.: "Стук резца по камню".- Казань, 1988.-Д.В.
1 Цитирую по упомянутому выше тому А.Лосева.- С.243.
1 Льоренте.Х.-А. Критическая история испанской инквизиции.-М., 1936.
2 См. об этом: Смирнов А. Из истории западноевропейской литературы.- М., 1970.- С.188-189.
3 Конрад Н. Восток и Запад.- М., 1972.- С.84.
1 Всеобщая история искусств.- М., 1960.- Т.2.- Кн.1.- С.14.
1 Более подробные и детальные сведения об изобразительном искусстве третьей символической культуры, подтверждающие данную общую характеристику, читатель может найти во "Всеобщей истории искусств" (Кн.1- Т.2.), "Истории искусства народов СССР" (М., 1972.-Т.2), "Истории зарубежного искусства" (М.: Искусство, 1971).- Д.В.
2 Лихачев Д. Развитие русской литературы X-XVII веков.- Ленинград, 1973.- С.7, 52-53, 66.
1 Аверинцев С. Поэтика ранневизантийской литературы.- М., 1977.- С.19.
1 Абсолютизм в России.- М., 1964.- С.206-207, 222-223.
1 Цитирую по кн.: Соколов В. Средневековая философия.- М., 1979.- С.253.
1 Там же.- С.253.
1 Энциклопедический словарь юного математика.- М., 1985.- С.14. 1 Луи де Бройль. По тропам науки.- М., 1962.- С.326.
2 Не могу согласиться с часто встречающимся и пропагандируемым утверждением об упадке науки в данную историческую эпоху. См., например, книгу Б.Спасского "История физики".- М., 1963.-С.45. Думается, что такой взгляд ошибочен. Движение человечества вперед, а значит, и прогресс, наблюдается в любую эпоху.- Д.В.
1 Лихачев Д. Развитие русской литературы X-ХVII веков.- Л.: Наука, 1973.- С.787.
1 Конрад Н. Запад и Восток.- М., 1966.- С.95-96.
2 Там же.- С.98.
1 Вазари Д. Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих.- М., 1956.- Т.1.- С.64-66.
1 Вазари, очевидно, имеет в виду то, что позднее получило название "готического" стиля.- Д.В.
1 Вазари Д. Жизнеописания...- Т.1.- С.147-149.
1 Лихачев Д. Развитие русской литературы в X-XVIII вв.- М., 1972.- С.109.
1 Лихачев Д. Развитие русской литературы в X-XVIII вв.- М., 1972.- С.113-114, 138-139, 147-151, 162.
1 Рифтин Б. Введение к разделу "Литературы Восточной и Юго-Восточной Азии" в ИВЛ.- Т.III.- 1985.- С.629.
1 См. подробней об этом: ИВЛ.- Т.III.- 1985.- С.645.
1 Альберти Л.-Б. Десять книг о зодчестве.- М., 1935.- Т.II.- С.329; Т.1.- С.318-319.
2 Там же.
3 Леонардо да Винчи. Избранные произведения.- Т.II.- С.57.
1 Антология мировой философии.- 1970.- Т.II.- С.56-57, 63.
2 Кузанский Н. Избр.философ.соч.- М., 1937.- С.100.
3 Коперник Н. Сб.ст.- М.-Л., 1947. Изд-во АН СССР.- С.199.
1 Как видим, бранятся по адресу минувшей эпохи не только искусствоведы вроде Джорджо Вазари, но и натурфилософы.- Д.В.
1 Антология мировой философии.- М., 1970.- Т.II.- С.123-124.
2 Спасский Б. История физики.- М., 1963.- Ч.1.- С.73.
1 Спасский Б. История физики.- М., 1963.- Ч.1.- С.74.
2 Антология мировой философии.- Т.2.- С.214.
1 Лосев А. Эстетика Возрождения.- М.: Мысль, 1978.- С.51-52.
1 Лосев А. Эстетика Возрождения.- М., 1978.- С.51-52.
1 Храпченко М. Художественное творчество, действительность, человек.- М., 1976.- С.47-48.
2 Лосев А. Эстетика Возрождения.- М., 1978.- С.604.
1 Лосев А. Эстетика Возрождения.- М.,1978.- С. 613.
1 Лосев А. Эстетика Возрождения.- М., 1978.- С.457-458.
1 Литературные манифесты западноевропейских классицистов.-1980.- С.266, 268.
1 Литературные манифесты западноевропейских классицистов.-1980.- С.266, 268.
1 Цит. из упомянутой выше книги Д.Лихачева, с. 201.- Д.В.
1 См. упомянутую выше книгу, с.181.
1 Лосев А. Эстетика Возрождения.- М., 1978.- С.75.
1 ЛГ.- 1982.- № 37.
2 Советская Россия.- 1983.- № 230.
1 Поиски и перспективы. Литературно-художественная критика в ПНР.- 1978.- С.155-159, 208-214.
1 Писатели Латинской Америки о литературе.- М., 1982.- С.80-83, 100, 109, 115.
2 Литература и жизнь народа. Литературно-художественная критика в СРР.- М., 1981.- С.150.
1 Писатели Франции о литературе.- М., 1978.- С.207, 313-315.
1 В кн.: Современное западное искусство.- М., 1971.- С.38-39.
1 В кн.: Современное западное искусство.- М., 1971.- С.286-287, 292, 304.
1 В кн.: Современное западное искусство.- М., 1971.- С. 353.
1 См.: Спасский Б. История физики.- Ч.II.- М., 1964.- С.140.
1 Цит. по ст.: Карпов М. Критика философских взглядов А.Эйнштейна//Философские вопросы современной физики.- М., 1952.-С.216-217.
1 Цит. по кн.: Кассирер Э. Теория относительности Эйнштейна.-1922.- С.37.
1 Цит. по кн.: Современное западное искусство.- М., 1971.- С.307.
1 Цит. по кн.: Краткий очерк истории философии.- М., 1960.-С.752.
1 Краткий очерк истории философии.- М., 1960.- С. 744.
1 Здесь и ранее: Маркс К., Энгельс Ф. Соч.- Т.3.- С.1-4.
1 Ленин В. Полн.собр.соч.- Т.19.- С.5.
2 Цит. по кн.: Краткий очерк истории философии.- М., 1960.- С.455.
3 Маркс К. Капитал.- Т.1.- С.20.
1 Маркс К. Капитал.- Т.3.- С.324.
2 Маркс К. Капитал.- Т.1.- С.4.
1 Маркс К., Энгельс Ф. Избранные письма.- 1953.- С.63.
1 Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений.- М, 1956.- С.586.
1 Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений.- М., 1956.-С.587.
2 Там же.- С.588.
3 Социально-экономический переворот, произошедший на рубеже 90-х годов XX века в бывшем СССР и ряде стран Восточной Европы, не представляется автору окончательным.- Д.В.
1 Горький М. Собр.соч.- М., 1954.- Т.28.- С.113.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Книга первая
I. Третий человек, или Небожитель. Роман-эссе
1. Интервью, взятое у себя самого ..................
2. Второе предисловие, или Строки из послания к человеку ре-
альной власти ............................
3. Последнее предисловие .......................
4. Три лика ...............................
Мозговой штурм .........................
Странные люди, или Третий человек ...............
Пятое Евангелие, или Жажда идеала ...............
О времени ..............................
Штрихи к портрету обитателя макромира, или Второй вариант жизни ...........................
"Венчается раб Божий" (Первый человек) ...........
Мысли по поводу ..........................
5. Обозрение Целого ..........................
Голоса веков ............................
Три отрицания закона смерти, три похода в вечность ......
Великие стили, или Человек как обозрение Целого .......

1 Лихачев Д. Развитие русской литературы в Х-XVIII веках.-М., 1972.- С.194.
1 Хэтчер У. Научное доказательство существования Бога.- Киев, 1993.
1 Цит. по кн.: Гривнин В.С. Акутагава Рюноскэ.- М.: Изд-во Московского университета, 1980.- С.218.
1 Прогрессивные мыслители Латинской Америки.- М., 1965.-С.104.
1 Эта моя мысль не претендует на новизну. В исследовании К.Брутенца "Современные национально-освободительные революции" подчеркивалась мысль о том, что национальный момент, наличествующий в революционном движении народов, поднимающихся к активной социальной деятельности, часто не просто его форма, а нередко сущность самого движения. "Для возникновения и развития национально-освободительной революции,- писал К.Брутенц,- особенно большое значение имеют факты идеологического, культурного и психологического порядка, "той психологии, которая особенно важна в национальном вопросе" (Ленин В.И.- Т.14.- С.29). Цит. по кн.: Концепция историко-культурной самобытности Латинской Америки.- М., 1978.- С.156.- Д.В.
1 См. работу будапештского экономиста М.Шимаи "К третьему тысячелетию".- М., 1977.- С.108-109.
2 Маркс К., Энгельс Ф. Соч.- Т.4.- С.444.
1 Ленин В. Полн.собр.соч.- Т.24.- С.125, 133.
1 Концепция историко-культурной самобытности Латинской Америки.- М., 1978.- С.167.
1 Сб. К.Маркс и Латинская Америка.- М., 1970.
1 Все-таки не удержусь, назову имена. Имена поэтов - Константин Скворцов, Даниил Андреев, имя художника - Евгений Спасский. Я оказался прав: вышли в свет книга "Роза мира" и сборники стихов гениального Даниила Андреева, книги Константина Скворцова, прошли первые посмертные выставки картин Евгения Спасского - Д.В.
1 Галилей Т. Избр. труды.- М.- Т.II.- С.145.
1 См. подробней об этом в моем документальном романе "Изгой, или Очередь на Голгофу" (Казань, 1996) и в сборнике статей "В омуте бесовства и смуты" (Казань, 1995).- Д.В.
1 Валеев Д. Примыкающий гражданин//Смена.- 1969.- № 17; Перед нравственным выбором//Театр.- 1976.- № 10; Ищу героя// Театральная жизнь.- 1977.- № 13; Встреча с двойником//Литературная газета.- 1983.- 8 июня; Сизиф и Гора//Литературная газета.- 1983.- 30 марта; Как жить? Согласно идее или согласно обстоятельствам?//Смена.- 1984.- № 2; Добром живет человек//Смена.-1985.- № 8; Стук резца по камню - Тат.кн.изд-во, 1988; Три лика.-М.: Мысль. 1990; Три похода в вечность.- Казань, Тат.кн.изд-во, 1990; Ежесубботняя рубрика "Истина одного человека" (цикл статей)//Советская Татария.- 1992, отчасти 1993; Истина одного человека, или Путь к Сверхбогу".- Казань: Изд-во "Тан-Заря", 1993.
1 Валеев Д. Сизиф и Гора//ЛГ, 1983, 30 марта.
1 Современная драматургия.- М., 1983.- № 4.- С.226.
1 Куницын Г. Таблицы и ритмы Валеева//Валеев Д. Три похода в вечность.- Казань: Татарское кн. изд-во, 1990.- С.373.

1 Гегель. Соч.- М.; Л., 1934.- Т.VII.- С.16.
1 Безертинов Р. Татары, тюрки - потрясатели Вселенной (История Великих империй): В 3-х т.- Набережные Челны: Изд-во "Калкан", 1997; Второе издание - Новосибирск: изд-во "Царис", 2001;Тэнгрианство - религия тюрков и монголов.- Набережные Челны: Изд-во "Аяз", 2000.
1 Хоцей А. Теория общества. Т.1. Методология. Становление общества.- Казань: Изд-во "Матбугат йорты", 1999; Теория общества. Т.II. Становление бюрократии. Цивилизации.- Казань: Изд-во "Матбугат йорты", 2000; Теория общества. Т.III, книга 1. Бюрократизм. Теория формаций.- Казань: РИЦ "Дом печати", 2000. Во время издания моей книги у А.Хоцея выходит еще один том: Т.III. Книга 2. Генезис буржуазии. Феномен СССР.- Казань, РИЦ "Дом печати", 2002.- Д.В.
1 Хоцей А. Есть ли Бог? - Владимир: "Аркаим", 2000.
1 В.Кузнецов. Путь к кресту (Предисловие Д.Валеева).- Казань: "Тај-Заря", 1993.
1 Беседа проведена со мной сотрудником газеты"Советская Татария" В.Устиновским и читателями газеты.- Д.В.
1 Ряд фрагментов не имеет ни начала, ни конца. Минуло больше тридцати лет, мне трудно уже увидеть в своем воображении или восстановить некоторые тексты в первоначальном их виде. Представьте тетради, совершенно синие от разводов, когда текст абсолютно невосстановим, но вдруг попадается несколько страниц, написанных не чернилами, а карандашом; здесь, пусть и с трудом, можно еще что-то разобрать, хотя и не все. Но часто - нет ни начала, ни конца. Некоторые листы обгорели или были залиты водой.- Д.В.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Книга первая (продолжение)
I. Третий человек, или Небожитель. Роман-эссе
5. Обозрение Целого ...........................
Размышления над страницами мировой истории ........
Движение и смысл .........................
К тайне гения ...........................
6. Седьмой Бог, или Пятьдесят философских параграфов ......
7. Обратная связь ............................
Книга вторая
II. Истина одного человека, или Путь к Сверхбогу. Проповеди, беседы, изречения
0 Первое объяснение ..........................
1 Кто мы? .................................
2 Реванш микро-я ............................
3 Тест для народа ...........................
4 Кто Мессия? ..............................
5 Идеальное зеркало ..........................
6 Где мы? .................................
7 Три уровня - три культуры .....................
8 Он вознесется как дивный цветок ..................
9 Новая философия ...........................
10 Вперед - к старым богам? .....................
11 Совершенные ли? ...........................
12 О Христе, или богочеловеке .....................
13 Возможность невозможного ....................
14 Аномальное - нормально .....................
15 Бог, Антибог, числа Фибоначчи ...................
16 В железной власти ритма ......................
17 "Нет и краев у нее..." ........................
18 "Просит жизнь..." ..........................
19 Седьмой ответ ............................
20 "Не материальные силы, не деньги, не меч..." ..........
21 Сокровенное от Диаса ........................
22 "Я - человек, принесший весть о Сверхбоге" ..........
Книга третья
III. Мысли о Едином. Философские записки ...........
IV. Summary ............................